Ольга Чигиринская - Дело земли

И наконечники этих стрел гостя удивят. Неприятно. Потому что они не из меди и не из железа, а — по совету Сэймэя — из совсем иного металла. Не чистого, иначе бы они плохо годились для боя, но все же его достаточно, чтобы ранить они. Те, кто берет силу от луны, ей и подвластны.

Страх кипел в воздухе как похлебка в котелке. На месте призрака, Хиромаса бы и не стал являться сам. А вот ночей этак с десять понапускал бы туману, позаливал бы все щели липким ужасом… не давая никому уничтожить источник — и все бы сладилось само. Даже не через десять ночей, через пять.

— Государь Рэйдзэй! — послышался свистящий шепот из-за перегородки. — Государь Рэйдзэй! Тепло ли вам на моем ложе?

Хиромаса зажмурился, чтобы не давать голосу сбить себя с толку. Когда смотришь на туман — кажется, что голоса слышны со всех сторон, а на самом деле…

— П-податной министр… — пролепетал юноша.

— Государь Рэйдзэй, скоро вы взойдете на иное ложе. Там будет совсем холодно…

«Наверху!» — Хиромаса вскинул лицо и заметил движение. Кем бы ни был этот призрак податного министра — а перемещался он по потолочным балкам.

Ноги дрожали, но руки — сказалась привычка к частым упражнениям — были верны. Хиромаса выстрелил на звук. И судя по следующему звуку — попал. Не в балку ударилась стрела, не туман прорезала. И не стонет так туман, даже колдовской.

— Государь Рэйдзэй, — почти провыл голос… — не будет вам защиты…

Сейчас он нападет, подумал Хиромаса, не станет ждать второй стрелы.

Он отставил в сторону лук и тихо вытянул из ножен меч — самый короткий из имевшихся в доме. Меньше всего на свете он хотел в ночной драке зацепить Государя.

Не голос, не дыхание — шелест шелка предупредил его и заставил увернуться. Не то оборотень, падая сверху, сломал бы ему хребет.

К сожалению, выставить меч так, чтобы тварь, падая, сама наделась на острие, тоже не удалось: меч только распорол черные одежды оборотня, обнаружив белую подкладку.

— Минамото! — прошелестел кровопийца. — Ты испортил мне платье.

— К оружию! — успел крикнуть Хиромаса — и в этот момент его схватили за одежду на груди, приподняли легко, как не поднимали с детских лет — и швырнули прямо в стену из тоненьких бамбуковых планок и лаковой бумаги.

Призрак не рассчитал. Нет тут стен, о которые можно убить или покалечить. И людей, которых можно таким броском убить, нет. Пока нет. Хотя… Он попытался подняться, чувствуя себя разбитым и жалким. Со всех сторон уже бежали, пол пружинил под десятками ног — и эта дрожь отдавалась во всем теле Хиромасы. Слышались крики женщин и отрывистые возгласы мужчин, а видно ничего не было. Кто погасил все огни? — подумал было Хиромаса, и тут понял: это не огни погасли, это шапка-каммури сбилась на нос и помялась, а шпилька выпала из нее и вонзилась в плечо — вот ничего и не видно. Господин Осени, кусая губы, поднял левую руку и распустил завязки, чтобы открыть обзор. Казалось, ребро скрипит о ребро. Если бы демон хотел убить его сейчас — убил бы уже трижды, так что Хиромаса был спокоен.

И императора он убивать не хочет. Напугать — да. Вынудить отречься — да. Но посягать на жизнь потомка солнечной богини… а скорее всего и прямого родича? Нет, исключено. Тут Сэймэй опять прав, этой крови на своих рукавах призрак боится.

— Господин Хиромаса! — Нобутада, стражник, посвященный в суть дела, склонился над Минамото.

— Государь… жив? — прошептал тот.

— Жив… но напуган очень. Кажется, не помнит себя.

— А что демон?

— Скрылся.

Хиромаса поморщился — не столько от боли, сколько от досады.

— Куда ж вы смотрели?

Если бы ему дозволили поставить своих людей прямо вокруг покоя… но стража блюдет свои привилегии.

— Слишком быстр и силен. Кроме того он видит в темноте — а все светильники погасли…

— А слух у вас ками отобрали и только потом вернули?

— Мне нет прощения, — опустил голову стражник.

От людей нельзя требовать больше, чем они могут… — сказал себе Хиромаса, поднимаясь с помощью Нобутады. Все-таки очень больно. Когда перед глазами немножко рассеялось, он увидел проломленную в перегородке дыру, а за ней еще одну. Это я. Это мной. Хорошо, что покои вокруг государевых были загодя освобождены — не зашиб никого…

Но, боюсь, что зря мы позволили Райко идти на этот пир. Будь государем другой человек, он бы обрадовался, что призрака можно ранить, и понял бы, что тот не рискует поднять руку на Сына Неба. Но Рэйдзэй…

Так говорят: сперва человек пьет сакэ, потом сакэ пьет сакэ, потом сакэ пьет человека…

С самого начала все это напоминало скверный сон, когда руки и ноги двигаются сами по себе, губы шевелятся и говорят какие-то слова, а сердце ничего не может поделать со всем этим, только стынет в ужасе: это я? Это все я говорю и делаю?

Ну, если не с самого начала — так с той минуты, когда на пиру появилась «птичья стая», и Райко увидел, какими глазами отец смотрит на Тидори.

Они оба напились слишком рано: отец — на радостях, Райко — от боли в ноге. Так было легче держаться. Впрочем, он остановился на стадии «человек пьет сакэ» — а вот юный Фудзивара Тихару прошел весь путь до конца, и развезло его так, что Мидзукоидори была нужна теперь только для опоры.

Юный Тихару напился столь безобразно, во-первых, оттого что совсем недавно узнал вкус сакэ, а во-вторых, оттого что господин Тада-Мандзю под предлогом примирения все угощал и угощал его.

Хотя Тихару и носил фамилию Фудзивара, он не принадлежал к числу потомков Великого Министра Мотоцунэ, а стало быть — не мог рассчитывать на высокие посты при дворе. Покойный отец его, Фудзивара Хидэсато, был воином и боевым товарищем деда Райко. Размолвка между Тихару и господином Тада-Мандзю вышла из-за должности главы Палаты Умиротворения. Должность эту передавали, как водится, по наследству — а поскольку она требовала человека военного, то передавали в воинской ветви рода Фудзивара. Однако так случилось, что старик Хидэсато умер раньше, чем его сын вошел в возраст. Господин Тада-Мандзю, доселе занимавший только малопочтенные губернаторские должности, ухватился за эту возможность, и хотел выхлопотать должность себе.

Много денег перешло из рукава в рукав, но цели своей господин Минамото-но Мицунака добился лишь наполовину: Татибана Сигэнобу назначил его временно замещающим пост начальника Палаты Умиротворения — до того, как в возраст войдет Тихару.

И вот шестнадцатилетний сын Хидэсато вернулся из Исэ, чтобы вступить в наследство — а господин Левый Министр умиротворил Мицунаку другой должностью, не менее почетной: смотрителя Правых конюшен.