Андрей Валентинов - Рубеж

Старый знакомый! Да не один!

Я поднял голову, сверяясь с картиной на стене. Хороший глаз у пани Сале! Сразу заметила! Да, это он, тот самый неведомый пан, только не в испанском камзоле, а в рединготе и шляпе. И рядом… Второй был мальчик — лет двенадцати. Тут и гадалка не нужна, чтобы понять — сын. И лицо, и глаза… Подписи не было, но сбоку темнели маленькие, еле заметные буковки.

Я всмотрелся: Paris.

Париж! Жалко, что ни года, ни имени. Но если на большом портрете — батюшка пана Станислава, то и здесь, конечно, он. А вот мальчик… Неужто сам пан Станислав?

Вэй, да зарежьте меня, глупого бестолкового жида, если это он!

Пани Сале поднесла пальчик к губам, закрыла альбом, отложила в сторону.

Значит, не один я что-то заметил!

Ладно!

Рискнуть?

Рискнуть!

Язык Исключения, наречие, неведомое ангелам…

— Успешны ли поиски ваши, госпожа? Нашли ли вы путь?

Она задумалась, поджала губы.

— Почти. В книге «Задея» описан один обряд. Его называют «Багряные Врата»…

Внезапно я почувствовал: воздух в комнате загустел. Не нужно даже гнать Тени, чтобы понять — нас подслушивают. Покинуть Рубеж для Малахов почти невозможно и сопряжено со страшным риском — но уловить отголосок вибраций, вникнуть, разобраться… Одно благо: слушают — и не понимают. Да, не все доступно даже Рубежным Малахам! Потому и сотворил Святой, благословен Он, смертного Адама…

— Это очень странный обряд — и очень страшный. В книге что он открывает дорогу в Шеол, но, по-моему, это и есть нелегальный путь через Рубеж к нам. Я невольно усмехнулся. Чтобы попасть в Шеол, не нужны никакие обряды. Да и глупость все это — сказки для сапожников и портных. Шеола нет, как нет и Рая. Есть другое, совсем другое…

— Только… — пани Сале нахмурилась, качнула головой. — Там сказано, что для обряда нужна «чистая кровь». Господин Станислав считает, что это кровь детей. Он говорит, будто такая кровь нужна для всех обрядов связанных с выходом за пределы этого Сосуда…

Точно, считает. Теми детьми, что в замок попали, можно целый пригород заселить. И не просто младени ему нужны! лишь те, что совсем крохи, только от бабки-повитухи. А нас, жидов, еще обвиняют, будто мы замешиваем мацу на крови христианских младенцев!

— Я сделала большую глупость, господин Юдка. Когда мы переходили Рубеж, стража… Малахи едва не задержали господина Рио. Я решила откупиться и отдала свой амулет — крючок, ловящий чужие заклинания. С ним было бы легче.

Двойника не хотели пропускать? Так-так, запомним! Выходит, Малахам не по душе лишняя душа! Значит, и мне через Рубеж не пробраться — обычным путем.

Обычным — но есть и другие.

— И вы решились, госпожа?

Пани Сале не ответила, и я понял — решилась.

Ее не страшат «Багряные Врата».

И кровь — тоже не страшит.

— Мой господин, кажется, собирается пойти с вами? Она улыбнулась — легко, чуть снисходительно.

— Он очень любопытен, господин Станислав. И жаден. Но что он там сможет сделать — один? Даже если возьмет с собой своих воинов…

Я не стал возражать, хотя и мог. Сотня хлопцев с мушкетами в Сосуде, где не знают, что такое порох! Да и одному всегда есть что делать. Жизнь спасать, например. А ко всему еще — ребенок, чумаков брат.

Пленник!

Не зря пану Рио велели его найти!

Послали его — а вернется с Пленником пан Мацапура-Коложанский. Вернется — и просто так не отдаст. А может, и вовсе отдавать не станет.

Умен пан Станислав! Чтобы отхватить руку, ему не нужен палец — хватит и тени пальца.

— А ваши друзья, госпожа?

Снова улыбка, такая же снисходительная. Понимай как знаешь: то ли обмануть пана Станислава задумала, то ли пана Рио тут оставить — черкасам на съедение.

А может, еще проще: велели ей одной вернуться — с ребенком.

Одной.

А что амулет свой отдала — не беда. Повернется пан Станислав к ней спиной в постели…

Вэй, я бы не повернулся!

Негромко хлопнула дверь.

Он!

Вставать не стал — чтобы пан Мацапура лишнего не заподозрил. Ничего плохого: сидит пан надворный сотник, гостью разговором занимает.

А что Малахи разговоры подслушивают и зубами скрипят (если Святой, благословен Он, даровал им зубы, конечно), то моему пану не увидеть.

— Гу-у! Гу-гу!

Все-таки я вскочил — от неожиданности. Что значит «Гу-гу»?

— Гу-гу! Да… Да!.. Дай!

Топот крохотных ножек. Кто-то маленький, в коротком балахончике, косолапо пробежал по комнате, остановился у столика.

— Дай! Дай!

«Дай!» явно относилось к вееру. Сколько тут бывал, этот веер все время лежал на одном и том же месте. И никто, кроме пана Станислава, уже не скажет, откуда он взялся — легкий, изящный, с бабочками, летящими по тонким бамбуковым пластинкам.

— Дай!

Маленькая ручка потянулась вперед — и опустилась, не достав. Маленькая детская рука — с четырьмя пальцами.

Пленник! Да, плохо быть жидом — даже не перекрестишься! Ведь этому мальцу и месяца от роду нет!

— Дай!

Взгляд нечеловеческих — от висков к переносице — глаз обжег, словно на меня взглянуло Пламя Эйн-Софа.

Взрослые глаза.

Страшные.

И лицо… Не бывает у детей таких лиц!

Послышался знакомый смех. Пан Станислав шагнул к столику, протянул веер.

— Держи!

Ребенок довольно засопел, прижал добычу к груди.

— Гу-у! Гу-гу!

И вновь я почувствовал страх. Брат Гриня Чумака не гугукал, как несмышленый младенец. Он говорил, пытался сказать, но не мог.

Пока что — не мог.

— Прошу прощения, пани и Панове! Этот маленький пан меня слегка задержал.

Пан Станислав улыбался, на пухлых щеках обозначились знакомые ямочки. Ни дать ни взять добрый дед, радующийся внуку-первенцу.

Интересно, когда он «чистую кровь» по углам пентаграммы льет, тоже так улыбается?

— Этот маленький пан очень любопытен. А ну-ка, подойди к пану Юдке! Можешь подергать его за бороду, он не обидится!

Мне бы посмеяться. Во-первых, шутит пан Станислав. Во-вторых, почему бы и не подергать пана Юдку за бороду?

Посмеяться бы — но я даже не улыбнулся.

Он понял!

Ребенок, видевший меня пару раз за всю свою жизнь (Вэй, тоже мне жизнь, месяц всего!) — понял! Простучали маленькие ножки. Пленник подбежал ко мне, чудные глаза смотрели твердо, не мигая.

Сдерживая страх, я наклонился, дернул губы улыбкой. Вот она, борода, хватай!

Ручонка протянулась вперед. Уже другая, не с четырьмя пальцами — с шестью.

Я стиснул зубы.

Святой, благословен Ты! Не допусти! Шестипалая ручка застыла, медленно опустилась. — Гу-у! Гу!

Он что-то требовал. Чудные глаза взглянули в упор.

И сразу исчезли Тени…

Я был тут, я никуда не делся.

Но это был уже не я…

Кто-то другой сидел в старом тяжелом кресле.