Милость крестной феи (СИ) - Мария Заболотская

и любовью-то называть нельзя. А то, что ты безо всякого морока оказался еще замечательнее, чем это внушала мне магия… это сделало меня счастливой.

И произнеся эту долгую речь безо всякой неуверенности и запинок — вот что бывает, когда поговоришь сам с собой как следует! — Эли счастливо рассмеялась и вновь обняла Ашвина, из-за чего тот разволновался так, что в ответ смог только взмолиться:

— Ох, Эли, я с ума сойду ото всех этих сложностей и объяснений!..

— Что же тут сложного? — воскликнула Эли. — Я ведь поцеловала тебя — уж не думаешь, что я бы поступила так, если бы сама не захотела? Да я в жизни своей теперь не сделаю ничего, к чему меня будут принуждать люди или нелюди, чужое мнение или хитрые чары!.. А если уж я захотела тебя поцеловать… что тебе еще нужно, чтобы разобраться во всем⁈

И, наверное, никто не удивится тому, что Ашвину потребовался еще один поцелуй. А затем еще несколько, и каждый из них объяснял все лучше предыдущего — такова уж природа поцелуев.

— Значит, я все-таки тебе нравлюсь! — несколько запоздало заметил Ашвин, когда они окончательно сбились со счета.

— Почти во всем, — ответила Эли, грустно вздохнув.

Лицо Ашвина помрачнело — счастье, обманчиво казавшееся безграничным и затмевающим все на свете невзгоды, исчезло, как невесомые согревающие пушинки, подхваченные порывом ветра.

— Кажется, я знаю о чем ты говоришь, — помедлив, ответил он. — Признаться, мне и самому это не по нраву, — и он, сняв с головы корону, принялся вертеть в пальцах золотой ободок, с неприязнью его разглядывая.

…Увы, дары, получаемые людьми от людей, нередко оказываются такими же тягостными, как милости фей, если не хуже. Как ни пыталось проклятие феи разбить хоть чье-нибудь сердце — ему это не удалось. Настало время короне показать, что в ней тоже заключена жестокая сила, сковывающая людей по рукам и ногам обязательствами — и ничуть не склонная потворствовать сердечным велениям.

— Ты не захочешь покинуть свой лесной край, — сказал Ашвин тихо. — И не будешь счастлива, если отправишься со мной… Мне ли не знать — я и сам не буду там счастлив.

— Но это теперь твой долг…

— Я бы ни за что признал бы его, — воскликнул Ашвин с горечью, — не будь это единственным способом освободить тебя от проклятия!

— Я знаю, — вновь вздохнула Эли.

Юноше хотелось сказать, что никогда еще не ощущал такой несправедливости — ведь на самом деле никто не хотел видеть Ашвина на троне — ни он сам, никогда не мечтавший о власти и почете; ни госпожа Беренис, узнавшая, что он не согласен жениться на какой-то из ее дочерей; ни господин Эршеффаль, привыкший жить в спокойствии и достатке подальше от родных мест и бурных волнений. Прочие и вовсе не подозревали о существовании наследного принца! Казалось бы — откуда тут взяться весу у королевского долга? Однако он был — и немалый. По крайней мере, Ашвин твердо знал, что не сможет попросту сбежать, притворившись, будто ничего в его сиротской жизни не изменилось.

Знала это и Эли — иначе ее взгляд не был бы так печален, — и потому Ашвин не стал ничего говорить, а попросту поцеловал ее еще раз — напоследок.

И, словно узнав откуда-то, что время волшебства окончательно ушло, в двери вошли сразу несколько заспанных слуг, освещающих себе путь тусклыми светильниками. Они недовольно переговаривались между собой, кляня ночной переполох, и были очень удивлены, обнаружив среди зала упоенно целующихся юношу и девушку.

— Это, должно быть, новые гости его светлости! — вполголоса сказал кто-то из челяди.

— В таких-то обносках?

— Чего только не случалось за последние дни!..

И слуги с умеренной любезностью поприветствовали юных оборванцев, впрочем, держась от них на безопасном расстоянии.

— Управляющий разбудил нас и сказал, что слышал звон разбитого стекла, — сказал кто-то из них, обращаясь к гостям. — Не случилось ли здесь чего?

— Наверное, он слышал, как разбились стекла в окнах — их открыло порывом ветра, — вежливо ответил Ашвин, про себя удивляясь тому, что будничный мир все еще существует; ему казалось, что теперь ничего уже не будет прежним — а вот, поди ж ты, сердитые слуги совершенно обычным образом причитают из-за порчи хозяйского добра и спорят, кому же идти за метлой!..

— Пора идти, — нарушила тишину Эли, по лицу которой легко можно было догадаться, что думает она ровно о том же. — Нужно найти… старших и успокоить их — они наверняка думают, что мы сходим с ума от горя!.. Впрочем, мне и в самом деле грустно…

— И мне, — согласился Ашвин. — Но, честное слово, это совершенно не такая грусть, как та, что я испытывал, когда думал, что ты меня совсем не любишь! Тогда я жалел, что это с нами случилось и больше всего хотел, чтобы мы никогда не встречались!.. А теперь… теперь я печален, но ни о чем не жалею…

— И я, — сказала Эли, улыбаясь. — Может нам и не суждено быть вместе, но я так рада, что узнала тебя!

И они, не размыкая рук, отправились на поиски господина Эршеффаля, Одерика и Маргареты, не решившись беспокоить сердитых слуг расспросами.

…Искать долго не пришлось — вскоре они услышали отзвуки разговора и увидели отблески света: хозяин дома, расположившись в своем кабинете, вел горестную беседу с Одериком и Маргаретой, подливая им в бокалы славное старое вино, крепостью не уступающее наливкам, имеющим хождение в лесном крае. Как было сказано выше, никто из них не верил, что у истории этой возможен сколько-нибудь счастливый исход. Оттого у господина Эршеффаля были красны не только щеки, но и глаза, Одерик молчал с каждой минутой все мрачнее, а бедная Маргарета тихо роняла слезы, отворачиваясь ото всех — но разве могла эта безыскусная хитрость кого-то обмануть?..

Стоило Эли и Ашвину показаться на пороге, как остатки сдержанности улетучились: Маргарета, разрыдавшись, обняла юношу, приговаривая: «Прости, прости меня, милый добрый мальчик!», господин Эршеффаль шумно утер нос кружевным платком, и только Одерику волнение не помешало заметить, что его дочь держит своего спутника за руку.

— …Прости, что обрекла тебя на несчастье! — повторяла Маргарета, гладя волосы Ашвина. — Ты этого вовсе не заслужил! Это все