Карина Демина - Хельмова дюжина красавиц (СИ)

Ознакомительный фрагмент

…а материал-то такой, что без доказательств опубликуешь — засудят.

…а с доказательствами — затравят.

…но и платят за такой щедро. Небось, старухе на осетрину хватит… глядишь и заткнется хоть бы ненадолго, позволит дух перевести.

И Гавел решился.

Он сжал кристалл, прикинув, что сорока минут заложенного ресурса должно бы хватить. Меж тем из приоткрытого окна доносилось натужное пыхтение.

— Себастьян! — рявкнул Аврелий Яковлевич, — хватит возиться. Сымай подштанники! И задом поворачивайся… да что ты мнешься, как гимназистка на сеновале! Можно подумать, я чего-то там не видел.

Гавел замер, не дыша, смутно осознавая, что если будет обнаружен, то вовек останется в этом вот дворике, где-нибудь под клумбой с росскими мраморными тюльпанами сорта «Прелестница» по семнадцати сребней за луковицу…

…старуха такие возжелала минулою весной.

Правда, не взошли.

И снова Гавел виноватым оказался.

— Аврелий Яковлевич, а чем это вы меня мажете?

— Розовым маслицем, Себастьянушка. Заметь, наивысшего качества… для тебя, дорогой мой, ничего-то не жаль.

…нет, Гавелу на своем веку случалось всякого повидать, но чтобы штатный ведьмак… о нем сплетничали, дескать, Аврелий Яковлевич к женскому полу с великим предубеждением относится… однако о противоестественных склонностях никто и никогда…

Боялись?

А князь что же? Он ведь мужчина со вкусами обычными, Гавелу ли не знать… Гавел на княжеских любовницах, можно сказать, карьеру сделал, а тут…

Он испытывал странное чувство, с одной стороны — несомненное разочарование в человеке в общем-то постороннем, оттого и должным быть безразличным Гавелу. С другой — сочувствие.

Не верилось, что Себастьян Вевельский сам на подобное решился.

Склонили?

Заставили? Заморочили? Он ведь собой хорош и… и жалость жалостью, а работа — работой.

— Ой! Больно!

— Терпи, Себастьянушка, дальше оно легче пойдет. Вот, обопрись… и расслабься, кому сказал!

— Может, мне еще удовольствие получать от этого… процесса?

— Это уже сам решай…

— Знаете, Аврелий Яковлевич, от вас я такого не ожидал, — ворчливо произнес Себастьян, но голос его сорвался, а затем донесся тяжелый, нечеловеческий просто стон. И Гавел рискнул. Отодвинув гардину, он сделал снимок… и еще один… и замерший палец вновь и вновь нажимал на спуск.

Камера щелкала.

А Гавел думал, что ему, верно, придется взять отпуск… и вовсе переехать на месяцок-другой, пока все уляжется… не то ведь закопают… не одни, так другие…

…скандал выйдет знатный.

Он видел просторную и светлую комнату, с обоями по последней моде, тиснеными да лакированными, облагороженную тремя зеркалами в массивных рамах. И в зеркалах этих отражалась низенькая софа с презаковыристыми ручками, шелковая расписная ширма, а также обнаженный Себастьян, в стену упершийся. За ним же стоял Аврелий Яковлевич, не то обнимая, не то прижимая худощавого князя к груди. Грудь была голой, медно-красной и покрытой кучерявым рыжим волосом.

На мускулистом предплечье ведьмака синела татуировка — пара обнаженных русалок, что сплелись в объятьях женской противоестественной любви.

Русалок Гавел заснял отдельно.

— От же ж холера… — с огорчением произнес ведьмак, почти позволяя своей жертве сползти на пол. — И в кого ж ты такой малохольный?

Гавел беззвучно отступил от окна.

…и на карачках попятился прочь, не обращая больше внимания ни на пахучий жасмин, ни на влажную землю, которой брюки измарались. Кое-как добрался до заветной дверцы, и вышел, сам не веря своему счастью.

Он прижимал к груди драгоценную камеру.

И кристалл с записью.

В редакцию он успеет, вот только… Гавел не был уверен, рискнет ли главный редактор с подобным материалом связываться. Статеку писал быстро, буквально на колене, и против обыкновения слова находились легко, а перед глазами так и стояло искаженное мукой лицо ненаследного князя.

Главный редактор, пробежавшись глазами по статье, глянув на снимки, к ней приложенные, вздохнул тяжко-тяжко.

— Умеешь ты, Гавел, находить сенсации на свою задницу…

Собственная задница главного редактора была надежна защищена тремя юристами и элементалем-телохранителем, ибо владелец газеты пана Угрюмчика весьма и весьма ценил за небрезгливость, деловую хватку и нюх на сенсации, народу интересные.

— Не пускать в номер?

— Пускать… конечно, пускать… только отпуск возьми. Исчезни куда-нибудь… вот, — на стол лег кошель весьма пухлый с виду. — Главное, продержись первые пару дней, пока шумиха пройдет.

Это Гавел и сам понимал.

Кошель он припрятал, а тем же вечером, забившись в «Крысюка», кабак дрянной, но известный в округе дешевизной, напился… жалко ему было старшего актора. Хоть и князь, а все одно не заслужил он подобного…

…без помощи Аврелия Яковлевича, Себастьян на ногах не устоял бы.

Аура?

Да ощущение такое, что не ауру с него сдирали, а шкуру по лоскуточку, а потом, освежевав, на еще живого, дышащего, солью сыпанули.

Стонал, кажется.

Скулил даже, мечтая об одном, — вцепиться в глотку разлюбезному ведьмаку с его шуточками, что сперва поболит, а потом ничего, притерпится… и Евстафий Елисеевич хорош, знал, на что обрекает старшего актора… знал и промолчал.

Нет ему прощения.

Не то, чтобы Себастьян отказался бы от процедуры столь неприятной, — кровная клятва заставила бы исполнить приказ, но всяко отнесся бы к ней с должным пиететом. А тут… ладони, упершиеся в стену, скользили, руки дрожали, колени тоже… хвост и тот мелко суетливо подергивался, норовя обвиться о ногу ведьмака.

— Дыши, Себастьянушка, глубже дыши, — наставлял тот, не переставая мучить.

Горела шкура.

И знаки, вычерченные на ней тем самым розовым маслом высшего сорту, запах которого хоть как-то да перебивал вонь жженого волоса, врезались под кожу. Тоненькая темная косичка, из трех прядок сплетенная, горела на подставке, и струйки дыма приходилось глотать. Горячими змеями свивались они в желудке, проникали в кровь, чтобы выйти с кровавым потом.

Но Себастьян стиснул зубы.

Выстоит.

— Вот и молодец. Держишься? Уже немного осталось… а что ты думал, Себастьянушка? Аура тебе, чай, не кителек, который вот так запросто скинуть возможно… она — та же кожа, хоть и незримая…

Это Себастьян уже прочувствовал сполна.

Конец ознакомительного фрагмента