Максим Черепанов - Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014

К четырнадцати годам Серж ростом догнал отца, Пьер едва доставал другу до плеча. Наглые оборванцы, дети портовых биндюжников и мазуриков с Молдаванки, раньше не упускавшие случая прижать в подворотне маменькиных сынков, стали теперь обходить угол Еврейской и Ришельевской стороной. Даже Зяма Френкель, по которому истосковался цугундер, при виде Сержа надвигал на глаза кепку и с независимым видом перебирался на другую сторону улицы. Особенно впечатлил Френкеля короткий немецкий кортик, который маменькин сынок однажды выдернул из-под голенища, не дожидаясь, пока Зямины дружки извлекут из-за пазух заточенные самоделки.

Выбирать учебное заведение Сержу не пришлось — в кадеты его прочили едва ли не с пеленок. Пьера военная карьера прельщала не больше всех прочих, однако, посомневавшись с неделю, он решился и вслед за другом сдал экзамены в кадетский корпус. С осени Пьер и Серж провожали до угла повзрослевшую Дину в гимназической пелеринке и шагали на Канатную, к Сабанеевским казармам, где с первого дня сидели за одной партой.

Дина больше не выглядела востроносой хохотушкой. Теперь то одна, то другая маменька восклицала: «Какая красавица!». Пьер не знал, красавица ли Дина, но привык любоваться ею. Худые, вечно в ссадинах, Динины ноги стали внезапно длинными и стройными. Плоская костлявая грудь налилась, оформилась и тщилась разорвать платье. Вьющиеся смоляные волосы больше не походили на растрепанное воронье оперенье, сейчас они обрамляли смуглое и черноглазое девичье личико. Задорное и нежное — одновременно.

По-прежнему неразлучно они ездили в театр и на каток, ходили слушать оркестр в Дюковском парке. Всегда втроем, до тех пор, пока… Пока Серж и Дина не начали вдруг третьего избегать.

Пьер не сразу сообразил, что происходит. Друзья отказывались от намеченных планов: Дина поедет к тетушке, Дина неважно себя чувствует, Дине нужно заниматься. Серж должен остаться дома, Сержу придется сопровождать родителей в оперу… В один из таких неожиданно пустых вечеров Пьер надумал пройтись. Подняв воротник шинели, он спускался по Ришельевской, размышляя обо всем сразу и ни о чем. На Дерибасовской свернул влево — спиной к ветру — и через несколько шагов остолбенел. Навстречу ему, с Екатерининской, шли Серж и Дина, под руку. Пьер врос в землю и завороженно смотрел, как они улыбаются друг другу, увлеченно беседуя, как по-свойски близко держатся…

Заметили Пьера не сразу. А когда, наконец, заметили, Серж смерил его заносчивым, вызывающим взглядом и усмехнулся. Затем наклонился и шепнул что-то Дине. Та прыснула.

Пьер развернулся и, спотыкаясь, зашаркал прочь. Его мутило, он не помнил, как добрался до дома. «Дуэль», — оформилась, наконец, итоговая мысль, едва он переступил порог. Нужно вызвать Сержа на дуэль. Необходимо… Дуэли среди кадетов были запрещены, проштрафившимся грозило исключение из корпуса. И потом, это же Серж — друг детства, с ним Пьер строил паровозы из кубиков и зубрил на пару букварь. И… У Пьера нет ни единого шанса. Ни с каким оружием — скорее всего, он не успеет даже махнуть клинком, Серж справится с ним шутя, одной левой. Ранит. Возможно… Пьер похолодел. Возможно, убьет.

В понедельник на занятиях кадеты Олейников и Кириллов не поздоровались, сели за разные парты и более не сказали друг другу ни слова. Когда Пьер встречал на улице Дину, та бледнела, смущалась, бросала: «Добрый день», — и явственно торопилась. Вскоре она уехала из города и вернулась через пару месяцев, похудевшая и бледная. Поступила на курсы медицинских сестер, что преподавались в школе на Ольгиевской. С Сержем Пьер ее больше не видел, а по соседским домам прошелестело позорное, липкое слово «аборт». Множество раз Пьер собирался подступиться к бывшему другу, взять того за грудки и выбить, выдернуть из него правду. Так и не собрался. А потом началась война, и новоиспеченных подпоручиков Олейникова и Кириллова погрузили в воинский эшелон.

Карусель вновь скрипнула, затем заскрежетала, словно не смазанная дверь на ветру. Неживая лошадка внезапно закачалась, будто пошла рысью. Карусель кружилась все быстрее, еще быстрее, еще. Понеслись, сливаясь в сплошную желто-зеленую стену, тополя. А затем они расступились, раздались, и Пьер увидел вдруг…

Ришельевскую. Так же явственно и близко, как пятнадцать лет назад. Вот они, потемневшие, мокрые стены в кружевной лепнине, прохожие, поднимающие воротники, спешащие скорее в тепло, под крышу. А вот и знакомый худенький юнец в кадетской шинели. Он чем-то притягивал Пьера, этот мальчишка, завораживал. Пьер вгляделся, узнал. Господи, что же это?.. Будто в синематографе, он видел сейчас шестнадцатилетнего Петра Олейникова. Самого себя.

На Дерибасовской Пьер свернул влево — спиной к ветру — и через несколько шагов остолбенел. Навстречу ему, с Екатерининской, шли Серж и Дина, под руку. Пьер врос в землю и завороженно смотрел, как они улыбаются друг другу, увлеченно беседуя, как по-свойски близко держатся…

Заметили Пьера не сразу. А когда, наконец, заметили, Серж смерил его заносчивым, вызывающим взглядом и усмехнулся. Затем наклонился и шепнул что-то Дине. Та прыснула.

Пьер стоял столбом, чувствуя себя щенком, над которым смеются при неуклюжей его попытке залаять по-взрослому. Они и смеялись. Потешались над ним. Врали, сочиняли байки о родных, о занятиях и недомоганиях. Люди, которых Пьер считал самыми близкими. Щекам стало горячо. Пьер подобрался, шагнул вперед.

— Господин Кириллов, потрудитесь назначить удобное вам место для встречи наедине, — чужим, срывающимся голосом заявил Пьер.

У Сержа поползли вверх брови. На секунду он растерялся, опешил, ошеломленно потряс головой. Пьер ждал.

— Утром в субботу? — пришел, наконец, в себя Серж.

— Нет, завтра. Покончим с этим поскорее.

— Вот как? — Серж усмехнулся. — Что ж, раз вы торопитесь, кадет, я не против. Шпаги, сабли, может быть, кортики?

— Пистолеты.

Пару секунд Серж молчал, глядел исподлобья, недоверчиво. Пьер сглотнул слюну — он только что подписал себе смертный приговор.

— Как знаете, — обронил Серж. — Завтра в восемь на косе?

Пьер коротко кивнул, развернулся, двинулся, чеканя шаг, к Ришельевской. Только бы не побежать…

Вечером он сидел в своей комнате, бесцельно выдвигал и задвигал ящики стола, перекладывал с места на место книги. Что полагается делать перед дуэлью? Прощаться? Писать письма? Приводить в порядок бумаги? Писать было некому, разве что Дине. Бумаги — пухлая стопка ученических тетрадей — и без того были в порядке. Может, стоит сжечь дневник? Или оставить — для мамы… Пьер выдохнул со стоном и лег лбом на руки.