Елена Хаецкая - Искусница

Моревиль оборвал свой монолог и махнул рукой.

Он видел, что Евтихий ему не верит. То есть верит, конечно, но не вполне.

Из палатки выбрался парень с растрепанными светлыми волосами. Прищурившись, уставился на Евтихия.

— А, — ухмыльнулся он, — новичок.

И ушел куда-то. Пелена дождя скрыла его. Моревиль покачал головой, но говорить больше ничего не стал. Тяжко переваливаясь, зашагал к своей палатке.

Евтихий постарался устроиться возле костра так, чтобы дождь не заливал спину. Там грелось несколько человек. Все они выглядели истощенными, их одежда давно превратилась в лохмотья. Среди них были и женщины: две выглядели просто очень несчастными и растерянными и льнули к мужчинам в поисках защиты, а три держались воинственно и были вооружены.

Евтихию не хотелось ни разговаривать с ними, ни даже просто думать о чем-либо. Он тупо уставился в огонь. Остальные, кажется, вполне разделяли его настроение; обычная в подобных случаях беседа не клеилась.

Никто не обращал на новичка никакого внимания. Стряпуха продолжала помешивать суп, а потом бросила палку на землю и куда-то ушла. Очевидно, это был сигнал к началу трапезы, потому что собравшиеся у костра повытаскивали из-за пазухи ложки и потянулись к котлу.

Варево обладало резким мясным запахом. Вязкие белые комочки, плававшие в бульоне, очевидно, были какими-то кореньями. У Евтихия не оказалось при себе ложки, поэтому он едва не остался без обеда. Перед самым концом трапезы девушка-воин отдала ему свою:

— Поешь.

Евтихий поблагодарил коротким кивком и жадно набросился на остатки супа. Он выскреб из котла разварившиеся коренья, допил бульон и почувствовал себя лучше. Он даже согрелся. Мяса ему уже не досталось, но он, по правде говоря, не слишком жалел об этом.

Девушку звали Геврон. Она казалась более общительной, чем остальные, и Евтихий решился заговорить с ней.

— Откуда ты? — спросил он.

— Как раз такие вещи и забываются в первую очередь, — ответила Геврон. — Смотри. — Она показала на свои косы. — Какого они цвета?

— Белого.

— А были темные. Что с ними случилось? Выцвели? А может быть, мне только кажется, что они были темными? Кто я такая? Ты в состоянии определить, кто я такая?

— Геврон, — Евтихий произнес ее имя, словно пробуя на вкус. — Почему ты стала воином?

— А кем еще? Выбор-то невелик… Варить еду для всего отряда? Ты видел, из чего наша стряпуха готовит свою похлебку?

— Нет.

— Твое счастье. Я стараюсь не смотреть. Нет уж, работать у такого костра — последнее дело. Дома у меня был хорошенький очаг, беленая печка, медные кастрюли. — Она покачала головой. — Иногда мне кажется, что я все это сочинила. Что не было у меня ни дома, ни медных кастрюль. Что я так и зародилась — прямо в готовом виде, взрослая, перепуганная и с первого часа жизни уставшая насмерть.

— Здесь есть тролли? — спросил Евтихий.

— Не знаю. Я не видела. Но верить своим глазам невозможно. Говорят, если поселиться в башне, все становится иначе. Лучше. По крайней мере, дождь не донимает. Моревиль рассказывал, что тут несколько человек сгнили заживо.

— А он часом не преувеличивает? — тихонько поинтересовался Евтихий.

— Поживи на этом поле с мое, сразу поймешь, что он, скорее, преуменьшает. Моревиль здесь дольше всех, — прибавила Геврон.

— А ты?

— Не знаю. Долго.

— Ты действительно воин?

Она вскинулась:

— А тебе это не по душе? Так и скажи!

— Мне все равно, — признался Евтихий. — Я ведь с тобой едва знаком. Но… разве ты всегда была воином?

— Нет, — тотчас ответила Геврон. — Я же тебе только что рассказывала: в прошлой жизни у меня была хорошенькая чистая кухня. Но здесь и не требуется быть настоящим воином, — добавила девушка. — Достаточно найти оружие и ходить с сердитым видом. Никто не спросит, умеешь ли ты обращаться с мечом или копьем.

— Хочешь, я научу тебя? — предложил Евтихий.

Она долго рассматривала его, словно выискивая подвох, а потом кивнула:

— Когда начнется штурм, это может пригодиться.

— Когда начнется штурм, держись подальше от стены, — возразил Евтихий. — Мы почти наверняка все погибнем.

— И тебя это не пугает? Только скажи честно. Умирают-то здесь по-настоящему. Навсегда.

Он хорошенько подумал, прежде чем дать ответ:

— Я не знаю, Геврон. По-настоящему я, наверное, боюсь только того тупика, о котором рассказывал Моревиль.

— Ага, — кивнула Геврон, — точно. Тупик. Сидим, как мыши в западне.

— Отсюда должен быть выход, — задумчиво произнес Евтихий. — Не может не быть.

Геврон язвительно расхохоталась.

— Воображаешь, будто ты один такой умный. Первым додумался! — воскликнула она. — Поздравляю, мыслитель. Знаешь, сколько ребят погибло, пытаясь выбраться наружу? Нет отсюда выхода. Нет.

— Вход же есть.

— Вход есть, а выхода нет. Вход и выход — не одно и то же. Ты лучше подумай о том, как бы нам захватить башню. Там и еда найдется нормальная, и крыша будет над головой. Надежная крыша, не как здесь — палатки… Там, говорят, огонь по-настоящему греет, а не просто ест глаза… Но зеленоволосый — опасный противник. Он нас в башню не допустит, перебьет всех при штурме. Пока он жив, нам туда ходу нет.

— Значит, нужно убить зеленоволосого? — спросил Евтихий. — А кто он такой? Откуда взялся?

Геврон презрительно хмыкнула.

— А откуда здесь берутся люди? Ты вот помнишь, каким путем сюда пришел? Свалился откуда-то… Когда он только-только здесь появился, он был совсем слабый, просто дохлая веревочка, а не человек. Моревиль сразу определил, что он непременно помрет, так что незачем переводить на него еду и наше сочувствие. И мы сидели под навесом и смотрели, как он ползет вверх по склону, к башне. Поднимется на четвереньки, дернется вперед, упадет. И лежит, хватает ртом воздух. А в глазах уже смертная муть плещет, мы все это видели. Иногда он подолгу лежал неподвижно, мы уж думали — все, помер. Но нет, опять приподнимается и опять ползет. Он на холм карабкался. А потом ночь наступила, все ушли спать.

— А зеленоволосый?

— Наверное, всю ночь поднимался, потому что утром его уже не было. Добрался до башни, представляешь? Упорный! Мы думали, те, в башне, с ним тоже возиться не захотят, но они его подобрали. А через десяток дней глядим — он уже ими командует. Вот и вся история.

Евтихий долго молчал, рассматривая свою собеседницу. Он пытался представить ее себе на чистенькой кухне, о которой та вспоминала с такой печалью, но не мог. Геврон превратила свою юбку в штаны, а рубаху носила навыпуск, перетягивая ее в талии веревкой. Фигура девушки давно утратила всякую округлость: ее плечи топорщились, как у огородного пугала, руки висели клешнями, лицо — когда-то, несомненно, миловидное — приобрело злое и голодное выражение.