Роберт Сильверберг - Истинное вино Эрзуина Тейла

— Я очень редко достаю его, даже для того чтобы просто полюбоваться им, — объяснил Пуилейн. — Боюсь, что если я принесу вино из хранилища, у меня возникнет непреодолимое желание попробовать его. А для этого еще не пришло время.

— Какая железная выдержка! — поразился Кештрел Тсайе. — Обладать Истинным вином Эрзуина Тейла и даже не попробовать его! Позвольте узнать, почему вы отказываете себе в таком наслаждении?

Этот вопрос Пуилейн уже много раз слышал от друзей, потому что не делал тайны из того, что хранит Истинное вино в своем подвале.

— Я всего лишь экстравагантный сочинитель грустных посредственных стишков. Да-да, — остановил он протесты гостей, — посредственных стишков, которые льются из меня таким потоком, что давно бы заполнили весь дом, если б я записывал каждую пришедшую в голову строчку. Я сохранил лишь небольшую часть из них. — Пуилейн небрежным жестом указал на полку с полусотней томов в переплете из кожи деодана. — Но где-то в глубинах моей души скрывается одна истинная, великая поэма, в которой отразится вся история Земли и которая станет итогом моей жизни и моим завещанием. Нашим завещанием — всех тех, кто живет в последние дни мира. Когда-нибудь я почувствую, что строки уже созрели во мне, переполняют меня и просятся наружу. Думаю, это случится в тот момент, когда солнце испустит последний луч света и Земля погрузится в вечную темноту. Вот тогда, и только тогда, я вскрою печать бутыли с Истинным вином и выпью его. Если оно действительно открывает все двери, то и дверь творчества также отворится, выпуская на волю истинного поэта, томящегося в моем теле. И я в приливе хмельного вдохновения сочиню ту великую поэму, о которой мечтал всю жизнь.

— Мастер, если вы напишете такую поэму лишь накануне гибели мира, это будет несправедливо по отношению к нам, — заметил Унтан Виорн. — Как мы сможем прочитать ее, когда Землю поглотит мрак? Некому будет передать нам ваши последние стихи, все умрут от холода. Вы лишаете нас этого великолепия, отказываете в последнем подарке!

— Если и так, — рассудил Пуилейн, — все равно время откупорить эту бутыль еще не пришло. Но я могу предложить вам другой напиток.

Он достал из буфета большую округлую бутыль с древним фалернским вином. Этикетка на ней стерлась и пожелтела от времени, печать была сорвана, и все прекрасно видели, что внутри нет ничего, кроме засохшего осадка на самом дне. Гости в замешательстве уставились на Пуилейна.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Один знакомый чародей произнес над некоторыми бутылями из моей коллекции заклинание восстанавливающей эманации. Теперь вино в них может появляться вновь.

Он наклонил голову, прошептал что-то, и через мгновение бутыль удивительным образом начала заполняться. Затем он разлил напиток по бокалам.

— Удивительное вино, — произнес Кештрел Тсайе, сделав пару глотков. — Ваше гостеприимство превосходит все наши ожидания, мастер.

Его лицо под густой бородой разрумянилось, с Унтаном Виорном произошло то же самое, и даже мрачный взгляд Малиона Гейнтраста, сидевшего поодаль и как будто случайно оказавшегося в этом зале, несколько смягчился.

Пуилейн улыбнулся и умиротворенно откинулся на спинку кресла. Он не собирался сегодня пить фалернское, к тому же это было слишком крепкое вино для столь раннего часа. Однако и особого вреда в том, чтобы опьянеть к полудню немного больше обычного, он тоже не видел. К тому же Пуилейн мог теперь чуть раньше сочинить какое-нибудь стихотворение. Его неотесанные поклонники, безусловно, придут в восторг, оказавшись свидетелями творческого акта.

Между тем, неторопливо потягивая вино, он почувствовал, что стены зала начали раскачиваться и заскользили по кругу. А сам он словно бы медленно поднялся в воздух и теперь наблюдал сверху за самим собой сквозь приятную дымку, окутавшую разум.

К некоторому его удивлению, гости собрались вокруг него и завязали философскую беседу о природе преступлений.

Кештрел Тсайе заявил, что близкая погибель мира освободила людей от всех ограничений, навязанных законом, и теперь не имеет большого значения, чем каждый из них занимается, поскольку смерть вскорости уравняет все счета.

— Не могу согласиться, — возразил ему Унтан Виорн. — Мы по-прежнему должны нести ответственность за свои поступки, нарушающие традиции и жизненные устои и тем самым, возможно, приближающие ужасный конец, который нам всем грозит.

— В каком смысле? — сквозь дрему поинтересовался Пуилейн.

— Преступление является не столько нарушением людских законов, — пояснил Унтан Виорн, — сколько повреждением причинно-следственных связей между человечеством и окружающим миром. Я полагаю, что именно наша жесткость, наши грехи и преступления истощили силы умирающего солнца.

Малион Гейнтраст беспокойно шевельнулся, словно решился наконец заговорить, но справился с собой и снова принял отстраненный вид.

— Интересная теория, — признал Пуилейн. — Значит, вы считаете, что совокупные грехи и преступления рода человеческого за многие тысячелетия привели к угасанию солнца и, таким образом, мы сами виновны в своей погибели?

— Да, похоже на то.

— Стало быть, уже бесполезно хранить добродетель, — печально сказал Пуилейн. — Свои ужасными пороками мы безвозвратно погубили себя. Принесенный ущерб невозможно восполнить в последние дни существования мира.

Он безутешно вздохнул и с испугом осознал, что действие вина ослабло, стены перестали вращаться, а туман рассеялся. Он снова оказался почти трезвым и ощутил полную беззащитность перед непроглядным мраком собственных мыслей. Такое уже случалось с ним прежде. Теперь, сколько ни пей, отогнать тьму уже не получится.

— Вы чем-то обеспокоены, мастер, — заметил Кештрел Тсайе. — Я чувствую, что, несмотря на чудесный вкус этого вина или, может быть, именно из-за него, ваше настроение внезапно изменилось.

— Я вспомнил о близкой смерти. Наше солнце остыло и утратило яркость. впереди лишь неизбежное забвение.

— Полагаю, мастер, вам следовало бы радостно приветствовать приближение катастрофы, а не впадать в уныние.

— Радостно приветствовать?

— Вне всякого сомнения. Каждому из нас суждено в свой черед умереть — таков закон природы, — и было бы так больно сознавать, что я лежу при смерти, а все прочие остались жить дальше, уже без меня. Но если все погибнут одновременно, у меня не останется причин для зависти и обиды, и я с радостью встречу общий, уравнивающий всех конец.

Пуилейн упрямо покачал головой.

— В вашем доводе есть смысл, но мало причин для радости. Я в любом случае не стал бы завидовать тем, кто выживет. Вместе со мной умрет весь мой мир, и смерть нашего солнца лишь прибавит скорби к этому и без того невероятно печальному событию.