Фриц Лейбер - Мечи в тумане

Между тем Мышелов, оказавшись позади белого чудовища, увидел серебристо-розовый жгут и, высоко подпрыгнув – жгут попытался ускользнуть, – рассек его концом Скальпеля. Он оказался еще плотнее, чем туманная масса, и лопнул с неожиданно громким звоном.

И сразу туманная масса скукожилась – гораздо быстрее, чем проткнутый рыбий пузырь, и скорее, как гриб-дождевик, на который наступили громадным сапогом; щупальца тоже разлетелись в прах, мечи и кинжалы со звоном посыпались на мостовую, и струя такой отвратительной вони ударила в друзей, что им пришлось срочно зажать носы и рты.

Через несколько секунд Мышелов, осторожно втянув в себя воздух и найдя его уже сносным, радостно вскричал:

– Вот так, мой друг! Я перерезал чудищу его тоненькую глотку, или артерию, или главный нерв, или пуповину, или что там это у него было.

– А откуда тянулся жгут? – осведомился Фафхрд.

– У меня нет ни малейшего желания это выяснять, – заверил его Мышелов, внимательно глядя через плечо в сторону улицы, из которой появился туман. – Хочешь поплутать по Ланкмару – милости прошу. Но эта штука, похоже, исчезла окончательно.

– Ой! – внезапно взвизгнул Фафхрд и замахал рукой. – Вот негодяй, ты же вынудил меня подставить тебе обожженную ладонь!

Мышелов ухмыльнулся и принялся разглядывать покрытые противной слизью камни мостовой, трупы и разбросанное оружие.

– Где-то здесь должен быть Кошачий Коготь, – пробормотал он. – К тому же я слышал звон золота….

– Да ты учуешь монетку, спрятанную под языком у человека, которого ты душишь! – огрызнулся Фафхрд.

В храме Злобы пять тысяч идолопоклонников с кряхтеньем и стонами начали подниматься с пола: каждый из них за это время похудел на несколько унций. Барабанщики поникли над своими барабанами, прислужники – над колесами с красными свечами, тощий верховный жрец устало свесил голову, держа в корявых руках деревянную маску.

Все на том же перекрестке Мышелов покачал перед носом у Фафхрда кошельком, который он только что извлек из пояса Скела.

– Ну что, мой благородный друг, преподнесем его в качестве свадебного подарка нежной Иннесгей? – почти пропел он. – Разожжем нашу добрую жаровенку и проведем остаток ночи так же, как и начали – вкушая несравненные радости ночного дозора и многообразные восторги….

– Дай его сюда, идиот! – рявкнул Фафхрд, хватая кошелек обожженными пальцами. – Я знаю одно местечко, где есть целительные бальзамы и иголки для зашивания рваных воровских ушей. А какие там крепкие да свежие девки и вино!

2. Глухая пора в Ланкмаре

Однажды случилось так, что в невонском городе Черной Тоги Ланкмаре, через несколько лет после года Пернатой Смерти, пути Фафхрда и Серого Мышелова разошлись.

Что побудило рослого скандального варвара и худощавого неуловимого принца воров разойтись, в точности неизвестно; в свое время об этом ходило множество всяческих пересудов. Одни утверждали, что они поссорились из-за девушки. Другие говорили нечто еще более невероятное: будто друзья не поделили драгоценные камни, отнятые у ростовщика Муулша. Скрит-летописец предполагает, что их взаимное охлаждение было лишь отзвуком невероятной вражды, которую питали в ту пору друг к другу демонический наставник Мышелова Шильба Безглазоликий и Нингобль Семиокий, недобрый и многоковарный покровитель Фафхрда.

Однако наиболее правдоподобное объяснение, опровергающее, кстати сказать, гипотезу относительно ростовщика Муулша, заключается в том, что Ланкмар в ту пору переживал тяжелые времена, соблазнительные авантюры под руку не подворачивались, и в жизни обоих героев настал такой час, когда загнанному в угол человеку хочется совместить даже самые редкие приключения и удовольствия с какой-нибудь разумной деятельностью, которая обеспечила бы ему материальное благополучие или хотя бы душевный покой.

Лишь эта теория – что скука и неуверенность в завтрашнем дне, а также различие во мнениях относительно того, как нужно бороться со столь гнетущими чувствами, лежали в основе отчужденности друзей, – лишь эта теория может объяснить нелепейшее предположение, что приятели рассорились из-за произношения имени Фафхрда: Мышелов якобы с завидным и злонамеренным упорством выговаривал его имя на упрощенный ланкмарский манер, в результате чего оно звучало как Фафхрд, тогда как сам носитель имени настаивал на том, что лишь зубодробильное сочетание согласных может удовлетворить его слух, глаз и варварское чувство порядка вещей. Скучающие и неуверенные в себе люди часто стреляют из пушек по воробьям.

Несомненно одно: приятели если и не рассорились окончательно, то по крайней мере сильно охладели друг к другу, и жизненные пути их, хотя оба оставались в Ланкмаре, разошлись.

Серый Мышелов поступил в подручные к некоему Пульгу, восходящей звезде рэкета по части второстепенных религиозных культов, некоронованному королю ланкмарского преступного мира, который облагал данью жрецов всех мелких божков, стремящихся выйти в боги, угрожая в случае неповиновения всяческими неприятными и даже скверными последствиями. Если жрец, отказывался платить Пульгу, его чудеса не срабатывали, численность прихожан и размер пожертвований резко уменьшались, а его самого неминуемо ждали синяки, а то и переломанные кости.

Появлявшийся в сопровождении нескольких громил Пульга, а также одной-двух стройных танцовщиц, Мышелов стал неотъемлемой и зловещей принадлежностью улицы Богов, что тянется от Болотной заставы вплоть до самых дальних доков и цитадели. Он продолжал ходить во всем сером, носить на голове клобук, а у пояса Кошачий Коготь и Скальпель, однако ни кинжал, ни тонкий меч не покидали ножен. Зная по собственному опыту, что угроза, как таковая, гораздо эффективнее ее исполнения, Мышелов ограничил свою деятельность ведением переговоров и взиманием наличности. Начинал он обычно со слов: "Меня прислал Пульг – Пульг с буквой "г" на конце". Затем, если человек святой жизни начинал упорствовать или торговаться слишком уж яростно и возникала необходимость повергнуть идолов во прах и прервать богослужение, Мышелов давал громилам знак заняться этими дисциплинарными мерами воздействия, а сам праздно стоял неподалеку, ведя неторопливую и остроумную беседу с танцовщицами и посасывая леденцы. Шли месяцы; Мышелов становился все толще, а очередные танцовщицы все стройнее и на вид покорнее.

Фафхрд же поступил по-иному: сломав о колено свой длинный меч (и жестоко при этом порезавшись), содрав с одежды остатки украшений (скучные и ничего не стоящие куски позеленевшего металла), а также обрывки полысевшего меха, он отрекся от крепких напитков и сопутствующих им радостей (хотя и так уже в течение некоторого времени не брал в рот ничего, кроме слабого пива, а с женщинами не знался вовсе) и стал единственным последователем некоего Бвадреса, единственного апостола Иссека Кувшинного. Фафхрд отрастил бороду, которая стала такой же длины, что и спадавшие на плечи волосы, отощал, щеки и глаза у него запали, а голос из баса превратился в тенор, хотя причиной этого была вовсе не мучительная операция, которую, как утверждали некоторые, он учинил над собой – эти трепачи знали, что он порезался, но нагло лгали относительно травмированного места.