Марианна Алфёрова - Темногорские рассказы

Она рванулась к двери. Но дед успел загородить дверь.

— Погоди. Куда так торопиться? Мы же не все еще выяснили.

— Что вам нужно? — Лиза затравлено оглянулась. Вся ее дерзость мгновенно улетучилась.

— К примеру, милая, хотелось бы знать, как вашу матушку в девичестве звали, — сказал дед Севастьян.

— Вам-то зачем?

— Ну, может быть… мы встретим вашего отца?

— Не хочу я такого отца! Ясно?

Она оттолкнула Севастьяна в сторону, и тот не сопротивлялся, отступил, Лиза выскочила в сени. Покатилось там что-то, загрохотало, не иначе ведро с водой опрокинула гостья. Что, если она двумя ногами в лужу на полу встала? Где ее тогда искать?

— Ты воду в ведре не заговаривал? — спросил Роман. — А то она из нашего дома выскочит прямиком на берег Онежского озера. Впрочем, хорошо, если там. Может и на берегу Белого моря очутиться.

— Не успел заговорить, — признался дед. — Но все равно хорошо, что она ножкой в лужу вступила. Любой след, оставленный на воде, ценен.

И дед отправился в сени — собирать пролитую воду.

Роман опустился на шаткий венский стул, подпер голову руками. Обидно ей сделалось до чертиков, вот в чем дело! Наверняка эта Лиза думала: ну, пусть бросил, бежал… Но ведь наверняка принц… ну не принц конечно, а ученый с мировым именем или писатель известный. Или актер. Иного и быть не может. В другого мама влюбиться не могла. А тут алкаш непутевый. Какое унижение! Какая подлость!

«Не смейте мне говорить, что этот алкаш с сизым носом меня зачал!» — Роман почти слышал Лизин выкрик.

Дед вернулся, держа бутыль с мутноватой водой под мышкой.

— Ты вот что мне скажи… Ты сегодня же кинешься искать этого самого папашу или до утра погодишь? — поинтересовался дед.

— Могу и до утра подождать. Но лучше сегодня.

— Что, так не терпится проверить, прав ты оказался или нет?

— Ты со мной?

— Придется. Куда я тебя одного хворого отпущу? А?

У Романа запрыгали губы. Он хотел что-то сказать, но не мог — лишь молча обнял деда, попытался сжать руки изо всей силы. Но сил-то у него почти не было. Хворь проклятая все силы отняла.

Они выехали вечером. На автобусе до Темногорска. Потом на поезде. Вода, слитая из тарелки в бутыль, вела их к неизвестному человеку, в город, названия которого они не знали, к человеку, которого никогда не видели. Это походило на игру «тепло» и «холодно». В одиночку Роман бы сбился с пути. Но дед находил дорогу безошибочно. С собой у Севастьяна было несколько канистр с пустосвятовской водой. По мере того, как они удалялись от дома, запас воды таял, хотя дед расходовал припас экономно.

— Теперь все своих отцов ищут, прошлое собирают, прах держат в горсти, — ворчал Севастьян. — Слишком много потеряно. Так много, что сил никаких нет представить, сколько. Ощущение пустоты позади себя. Вот и пытаются восстановить хоть что-то. Но чаще придумывают. Потому что от многих ничего не осталось. Совершенно ничего. Еще долго Федоровской теорией будут бредить, и так ее выворачивать, и этак…

— Федоровская теория?

— Ну я ж тебе говорил. Философ такой. Незаконнорожденный сам. Все хотел отца своего воскресить. И все разрабатывал теорию, как отцов своих сыновья будут воскрешать.

— Зачем? — спросил Роман. — Что это даст?

— Не знаю. Может быть, чтобы спросить, как это они умудрились такую сволочную жизнь своим детям устроить?

Роман задумался.

— Для Лизы тоже вроде как воскрешение произошло. Человек, которого она считала отцом много лет, умер. И вдруг оказалось, что ее настоящий отец жив. А ты… расскажи про своего отца.

— Я же говорил не раз: ничего почти не помню. Знаю только, что он сказочно был богат. Вернее, матушка была богата. Отец за границу ездил, тысячи проигрывал, миллионы. Возвращался без копейки, а матушка кричала: «Можешь хоть миллион спустить! Все равно проиграться не сможешь!»

— Проигрывался? В карты?

— И в карты тоже. Но больше на рулетке. В Монте-Карло.

— А ты играл когда-нибудь на рулетке? — спросил Роман.

— Нет, конечно. Я эту рулетку только в кино и видел.

— Жаль.

— Это почему же?

— А вдруг ты бы выиграл?

Они отыскали этого человека в Питере на другой день после колдовского сеанса. Остановились перед дверью коммуналки. Четыре звонка. Подле каждого уродливая бирка. На нижней значилось «Ладушкин М.»

Дед Севастьян надавил кнопку последнего звонка и прислушивался, как медленно приближаются шаги.

Дверь распахнулась. Мужик в синей футболке с огромнейшим фингалом под глазом и рассеченной бровью глядел на гостей не слишком дружелюбно:

— Чего надобно-то? — Очки сегодня у него были другие: старомодная оправа толстая оправа, одно стекло треснуло.

«Прежние, видимо, разбили», — догадался Роман.

— Поговорить, — отвечал Севастьян.

— А… — протянул Марк и потянул на себя дверь, пытаясь закрыть, но дед Севастьян оказался проворнее, успел протиснуться в щель и уперся плечом в косяк.

Тогда Марк кинулся бежать. Дед настиг его в углу, там, где коридор, ломаясь, делал поворот на девяносто градусов.

— Я же объяснял… Говорил… не знаю… так вышло… не знаю… — бормотал Марк, прикрывая голову руками и ожидая, что его будут бить. Очки сползли набок.

— Выпить хочешь? — спросил дед ласково.

— Что?.. — Марк изумленно глянул из-под руки.

— Пить, спрашиваю, будешь? — повторил вопрос дед. — Как раз на троих.

— А что у вас? Водка?

— Ага…

— «Столичная»? — спросил Марк с надеждой и поправил очки.

— Она, родимая.

— А не шутишь?

— Чего шутить-то. Стар я для шуток, парень. Отшутил свое. Разве внучок пошутит иногда.

Сообщение, что внучок может пошутить, Марка не успокоило: Роман явно не внушал ему доверия. Однако Севастьян улыбался доброжелательно.

— Да я вас не знаю… — Марк был в данный момент трезв, и потому относился к предложению незнакомых людей с подозрением. Однако, понять в чем подвох, не мог. — У вас, что, кроме меня, и выпить не с кем?

— Точно. Как в воду глядел! — поддакнул дед.

Марк поднялся, попытался принять вид самый что ни на есть независимый, одернул линялую футболку на дрожащем, как кисель, животе и повел гостей к себе.

Неведомо, как он выглядел тридцать лет назад, но сейчас перед колдунами был спившийся беззубый старик с губчатым носом и лиловыми обвисшими щеками. Комната была та самая, что видел Роман во время колдовского сеанса. Наяву конура выглядела еще более грязной и убогой.

— Родька-то в больнице лежит, — сообщил Марк. — Из-за той отравы, что мы пили, у него обезвоживание.