Светлана Зорина - Снежная Принцесса

— Ты уже совсем выровнялась, детка, — говорила бабушка Полли. — И голова уже совсем не кажется большой. Ты хорошеешь не по дням, а по часам.

Илана делала вид, что верит. Бабушка вечно старалась её утешить. Илана к этому привыкла. Так же, как привыкла бояться зеркал. Дома было только одно — маленькое и мутноватое. Оно висело в полутёмной ванной. Принимая душ или умываясь, Илана каждый раз завешивала его полотенцем. Расчесаться можно было и без зеркала, а макияж она не делала, хотя многие её одноклассницы уже подкрашивались. Пастор Колул смотрел на это неодобрительно, но молчал. В 7-й гаммельской гимназии учились в основном дети из весьма уважаемых семей, с которыми Ортодоксальная Церковь предпочитала не ссориться. Состоятельные горожане делали щедрые пожертвования.

В школе зеркал было много, и они регулярно протирались специальной жидкостью для мытья стёкол. В каждом туалете имелось огромное — во всю стену — зеркало, возле которого каждую перемену толпились девчонки. Одна только Илана старалась прошмыгнуть мимо него как можно быстрее. Она не просто боялась в него посмотреть. Ей казалось, что оно ехидно наблюдает за ней, словно гигантский живой глаз. Странное, жуткое враждебное существо, которое вечно пытается выхватить её из толпы и выставить на посмешище.

Илана обычно приходила в школу перед самым началом занятий — чтобы у одноклассников не оставалось времени на выпады в её адрес. Нельзя сказать, что её дразнили каждый день. Иногда её не замечали, и она благодарила за это судьбу. Она старалась по возможности оставаться незаметной. И как можно реже находиться среди сверстников, когда поблизости нет взрослых. Издеваться над ней при учителях как правило всё же не решались.

Главными врагами Иланы были близнецы Агнесса и Питер Джефферсоны, дети пастора Коула, учившиеся с ней в одном классе. На переменах к ним охотно присоединялся их старший братец Ральф, прыщавый верзила, о котором говорили, что он вечно лезет девочкам под юбки и пристаёт в туалете к малышам из начальных классов. Зато на уроках Ральф Джефферсон вёл себя безупречно. Пакости он делал исподтишка. Как и его сестра Агнесса. Питер был туповат, поэтому изредка попадался, что называется, с поличным. И на следующий день приходил в школу с опухшей от слёз физиономией. Пастор Коул считал, что детей надо держать в строгости. А детей у него было шестеро — почти все пухлые, белобрысые, с водянисто-голубыми глазами. Уменьшенные копии своего папаши. Только самый младший, Сид, походил на мать — темноволосую женщину с землисто-смуглым лицом и мрачно поблескивающими карими глазами. Марианна Джефферсон преподавала Божий Закон в приюте Святой Бригитты и довольно часто выступала с лекциями в разных школах города. Она пару раз проводила беседы о благочестии в классе, где училась Илана, и оба раза с тёмным огнём в глазах призывала быть нетерпимыми к греху. Кто бы мог подумать, что лет пятнадцать назад Марианна Джефферсон (тогда ещё Марианна Твинс) была завсегдатаем ночных клубов и увлекалась идеями, которые принято называть завиральными. Одно время она даже входила в группировку "Граждане Ойкумены". «Граждане» провозглашали равноправие всех рас и религий и отстаивали свободу личности.

Об этих интересных фактах из жизни пасторской жены и о многом другом, не менее интересном, Илана узнала в старинном двухэтажном домике, который все в округе называли часовней. Кроме её родного дома это было единственное место, где Илана чувствовала себя комфортно. Друзья у неё были только там. Впрочем, о них и об этом доме — разговор особый.

Глава 2. Чудаки в ожидании чуда.

Художник Мартин Кейн и его мать приехали в Гаммель лет десять назад, а откуда — никто не знал. Многие их недолюбливали. Кое-кто даже считал госпожу Гертруду ведьмой. Может, потому, что у Кейнов жил невероятных размеров чёрный кот, которого боялись все окрестные собаки, зато совершенно не боялись птицы. А может, потому, что госпожа Гертруда почти всё время проводила на кухне, делая свои знаменитые настойки на травах. Она довольно успешно продавала их через аптеки, принадлежавшие частной фармацевтической фирме «Трилистник». У Гертруды Кейн были лицензия фито-фармацевта. Что бы о ней ни говорили, а настойки её помогали многим. Их тайком покупали даже некоторые прихожане пастора Коула.

Гертруда Кейн была низенькой говорливой толстушкой с весёлыми карими глазами и ямочками на щеках. Тридцатилетний Мартин совершенно не походил на свою мать. Он был высок и очень худ.

— Весь в отца, — говорила госпожа Гертруда. — Аппетит у Марти, слава Богу, хороший, но у него же всё сгорает. Целыми днями работает. И даже по ночам.

Впалые щёки, горбатый нос и вихрастые, вечно всклокоченные волосы придавали Мартину Кейну сходство с демоном из детских сказочных фильмов. Он часто казался угрюмым и на первый взгляд мог отпугнуть, но те, кто был знаком с Мартином давно, считали, что человека добрее его не сыщешь во всей галактике.

Кейны жили на той же улице, что и Илана с бабушкой, в довольно странном ветхом строении, которое все называли часовней и которое городские власти уже, наверное, лет двадцать собирались снести. Как впрочем и все остальные дома на Трансильванской. Разве это нормально, что в центре столицы до сих пор стоят постройки первых переселенцев — этих чокнутых романтиков, страдавших жестокой ностальгией по старушке-Земле? Вообще-то старину в Гаммеле любили до сих пор. Многие районы столицы напоминали средневековые города Северной Европы. Правда, черепица на крышах была сделана из металлопласта, а за старинными фасадами царил современный комфорт. Древнюю культуру в Германаре знали и любили, но по сравнению с тем, что создавали, имитируя старину, нынешние архитекторы, дома первых колонистов выглядели слишком убого. А домик Кейнов смотрелся нелепо даже здесь, на улице Трансильванской.

Часовней его назвали потому, что его крышу венчала приземистая башенка с часами. Круглый циферблат был около метра в диаметре. Заржавевшие фигурные стрелки замерли между одиннадцатью и двенадцатью: маленькая ближе к двенадцати, большая — к одиннадцати. Без трёх минут полдень… Или полночь? Часы не работали уже давно. Илана слышала, что их несколько раз пытались починить, но так ничего и не получилось.

— Да и зачем их чинить? — говорил Мартин Кейн. — Они показывают хорошее время.

— И чем оно хорошее? — спросила Илана. — Полночный час считается самым зловещим.

— Так может, это полдень, — улыбнулся художник. — А вообще неважно… Двенадцать часов — время волшебное. День или ночь — всё равно. Когда стрелки приближаются к двенадцати, ты словно в ожидании чуда.