Кэйтлин Свит - Узор из шрамов

— Однажды ты поймешь, хоть ты и местная, — отчего я нахмурилась еще больше.

Но чаще ее уроки были простыми.

— Перед тем, как прорицать, ты должна хорошо поесть, но ничего жирного и тяжелого — иногда сила видений может вызвать рвоту. В этом ты уже убедилась, верно?

(Она никогда не расспрашивала меня о том первом видении, хотя у нас с Бардремом это превратилось в повод для шуток: «Нола, расскажи. Нет? Ладно, а сегодня? Может, сейчас?»)

— Во времена бедствий — войны, чумы или голода, — люди хотят знать судьбы своих детей. В остальное время они спрашивают о себе.

— Когда начнутся месячные, твоя сила возрастет, особенно когда ты будешь прорицать женщинам. Кровь дает силу.

В те первые месяцы она не разрешала мне использовать зеркало и обучала другим методам прорицания. Среди них был расплавленный воск, который наливали в чашу с холодной водой, и кухонные отходы: крошки старого хлеба и куриные кости, которые подбрасывали в воздух (их принес Бардрем и огорчился, узнав, что ему нельзя остаться).

— Когда кто-то просит тебя прорицать, поможет все, что способно образовывать узор. Каждый способ обладает собственной силой, и каждый провидец реагирует на них по-разному.

— А когда я попробую? — спросила я, вертясь на ярко раскрашенной табуретке у ее кровати.

— Позже, — ответила она, — когда будешь знать больше.

— Но я хочу сейчас, с воском — это красиво.

— Нет, Нола. Еще рано.

— Телдару пришел в замок всего через два дня после того, как узнал, что у него есть дар! Король не заставлял его ждать. Просто покажи. Мне даже не обязательно делать!

Она смотрела на меня черными глазами с жемчужинами внутри. Она не рассказывала, как это — видеть ими, — хотя я спрашивала. Она говорила мало, только простые вещи, которые, возможно, я и сама бы однажды поняла. Я замерла и уставилась на нее.

— Два месяца назад, — медленно произнесла она странным голосом, в котором не было ничего сарсенайского: я слышала глубину и акцент, казавшийся диким и древним, — ты жила в грязи. Два месяца назад тебе было восемь, и скорее всего ты умерла бы от болезни или от рук собственной матери. Восемь лет… хорошо, если тебе удалось бы дожить до девяти. А сейчас ты сидишь здесь, забыв свое «раньше» и даже свое «сейчас», потому что «завтра» искушает тебя так же, как и любого, кто приходит ко мне во двор.

Моя губа задрожала, и я прикусила ее. Мне не хотелось, чтобы она это видела, но она, разумеется, замечала все.

— Нола. Дитя. — Ее обычный голос и улыбка. — Когда я пришла в Сарсенай, мне было пятнадцать. Чужая земля, чужие люди, и я одна. Я помню, что это такое — хотеть и нуждаться, забывая обо всем остальном. — Она поднялась с кровати и погладила меня по щеке. Прежде она меня не касалась. Сейчас я думаю, что никто и никогда не касался меня с такой нежностью — возможно, отчасти поэтому я дернулась в сторону. Она отошла в угол, а я рассматривала ее ковры, маленькие, со свалявшимися кончиками разноцветных нитей таких цветов, которых я прежде не знала.

— Наберись терпения, — проговорила Игранзи. Я услышала, как она наливает воду в приземистую оранжевую чашку с черным крабом. Мне нравилась эта чашка: казалось, клешни краба поднимаются над поверхностью, готовясь ущипнуть тебя за нос или вцепиться в губы.

— Даром прорицания сложно обладать, а ты еще очень мала. Когда ты выучишься, времени будет много. Прояви терпение, Нола. Хорошо?

Я оторвала глаза от ковриков и посмотрела на нее.

— Хорошо, — искренне ответила я. Я верила, что постараюсь быть терпеливой, сдержанной и послушной.

Но я была мала, и у меня ничего не получилось.

Все началось со стихотворения.

Есть девочка, и ей нужны твои глаза.

Взгляни на нее в зеркало или брось зерна.

Я ей скажу, что ты ответишь на вопрос.

Никто и никогда об этом не узнает.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы прочесть стишок: читала я медленно (когда-то давно меня учил отец; сперва мать над нами смеялась, а потом разозлилась), и написан он был крошечными буквами на клочке бумаги величиной с мою ладонь. В кухне было дымно, хотя ставни и дверь были открыты настежь, впуская осенний воздух.

Только я перестала щуриться, разглядывая этот клочок, как Бардрем бросил мне на колени еще один. Я уставилась на него, но он умчался прочь, сворачивая у кухонного стола к котлу и держа в руках подносы с морковью и картофелем. Рудикол кричал:

— Моя старуха и то шевелится быстрее, а мне даже не приходится ее пороть!

На втором листке стихотворения не было. Там говорилось: «Обычно мои стихи серьезные. Этот похож на шутку, но то, о чем в нем сказано, правда. Дождись меня. Бардрем».

Нахмурившись, я перечитала стишок. Кажется, я начала понимать, о чем идет речь, хотя это казалось невозможным. (Мое сердце билось быстрее, подскакивая до самого горла).

— Кто она? — спросила я позднее. Близилась полночь, в комнате было темно; мерцала только одинокая свеча. В ожидании Бардрема я уснула и теперь пыталась незаметно стряхнуть сонливость.

Он пожал плечами.

— Просто девочка. Ей пятнадцать лет.

— Почему она не хочет пойти к Игранзи?

Еще одно пожатие, и его глаза за светлыми волосами поднялись к потолку.

— Потому что… ну не знаю. Может, она ей не нравится. Или из-за того, откуда она и как выглядит. В общем…

— А, — я моргнула и провела ладонью по глазам, делая вид, что они чешутся, а не слипаются. Бардрем начал ходить из угла в угол, поворачиваясь так же, как на кухне.

— Мне нельзя. Игранзи не разрешает. Я еще мало знаю и не прорицала после тебя, а зеркало было таким сильным…

— Тогда не бери зеркало. Возьми что-нибудь другое. Ты ведь знаешь другие способы?

Сердце выскакивало из груди; казалось, я не смогу заговорить, но все же произнесла:

— Воск на воде…

— Хорошо. — Он был уже у двери. — Я принесу. И приведу ее.

— Нет… погоди…

Но было поздно — он ушел.

Воск был цвета вина, а девушка выглядела очень юной. «Пятнадцать?», думала я, глядя на ее светлые косы (множество мелких косичек, перевязанных синими лентами) и хмурые глаза.

— Прекрати на меня так смотреть, — сказала она. Ее голос оказался низким и глубоким. — Ты ведь еще не прорицаешь?

— Не прорицаю. — Я пыталась говорить спокойно, как учила Игранзи. — Но перед началом я все равно должна посмотреть на тебя. Должна увидеть тебя своими глазами. — Произнося это, я чувствовала себя глупо, поскольку не думала о таких вещах и не слишком в них верила. Передо мной была девочка с косящими зелеными глазами, тонкими губами и в большой ночной рубашке.