Мэри Стюарт - Недобрый день

Скалолазы изучающе оглядели друг друга. Сын рыбака видел перед собою мальчишку приблизительно своих лет, с копной ослепительно ярких золотисто-рыжих волос и каре-зелеными глазами. Чистая кожа, румянец, здоровые зубы… А одежда, пусть изорванная и перепачканная при спуске по камням, искусно сшита из добротной ткани и окрашена в яркие цвета, судя по всему, дорогами пигментами. На запястье поблескивал медный браслет — не ярче волос. Мальчишка сидел на траве, положив одну ногу на другую и крепко сжимая обеими руками поврежденную лодыжку. Он явно страдал от боли, но когда Мордред, с презрением труженика к праздной знати, пригляделся, высматривая следы слез, ничего подобного он не обнаружил.

— Ты повредил лодыжку?

— Вывихнул. Я сорвался.

— Кость сломана?

— Не думаю, просто растянул связку. Ступать больно. Честно признаюсь, я тебе рад! Мне кажется, я тут уже целую вечность мыкаюсь. Вот уж не думал, что кто-нибудь пройдет мимо и меня услышит, тем паче в таком шуме!

— Я тебя и не услышал. Я приметил чаек.

— Ну что ж, спасибо богам и на этом. Ты здорово лазаешь по скалам, верно?

— Я знаю эти утесы. Живу тут поблизости. Ладно, давай попробуем. Вставай, поглядим, что с тобой делать. Ты на эту ногу совсем ступать не можешь?

Рыжеволосый мальчуган заколебался, в лице его отразилось легкое изумление, словно тон собеседника был ему в новинку. Но ответил он только:

— Могу попытаться. Я пробовал и раньше, и мне сделалось дурно. Я не думаю… ведь подъем здесь местами куда как ненадежен, верно? Не лучше ли тебе сходить за помощью? И пусть захватят веревку.

— Тут на многие мили ни души не встретишь, — досадливо бросил Мордред. — Отец ушел в море. Осталась только мать, а от нее проку не будет. Но веревку я раздобуду. У меня тут припасена одна, на торфянике. С нею мы отлично справимся.

— Отлично. — Рыжий изобразил подобие бодрой улыбки. — Не волнуйся, я подожду. Но только не слишком задерживайся, ладно? А то дома станут беспокоиться.

Мордред подумал про себя, что в хижине Бруда его отсутствия и не заметили бы. О парне вроде него забеспокоятся не раньше, чем он сломает ногу и не объявится до конца рабочего дня. Впрочем, нет, он несправедлив. Бруд и Сула порой суетились над ним, словно курица над единственным цыпленком. Мальчик в толк взять не мог, с какой стати; за всю жизнь никакая хворь его не брала.

Уже уходя, Мордред приметил у ног незнакомца небольшую, закрытую крышкой корзинку.

— Прихвачу-ка я ее с собой. Чтобы потом не возиться.

— Не надо, спасибо. Я лучше сам. Корзинка нас не обременит; она подвешивается к поясу.

«Верно, нашел-таки парочку яиц», — подумал Мордред, а в следующее мгновение напрочь позабыл о корзинке, карабкаясь вверх по утесу.

У торфяной борозды дожидались грубо сколоченные салазки из плавника, предназначенные для доставки топлива вниз, к штабелю у хижины. К санкам привязывалась длинная, относительно надежная веревка. Мордред проворно снял ее с колец, бегом вернулся назад, к утесу, и во второй раз осторожно спустился вниз.

Пострадавший держался спокойно и бодро. Он поймал конец веревки и с помощью Мордреда закрепил его на поясе. Отличный был пояс: крепкий, из глянцевой кожи, украшенный не иначе как серебряными бляшками и пряжкой. Корзинка уже покачивалась на крючке.

Начался трудный подъем. Времени потребовалось немало: мальчики часто останавливались, чтобы передохнуть или сообразить, как лучше помочь пострадавшему преодолеть очередной участок отвесного склона. Незнакомец явно страдал от боли, но ни разу не пожаловался и повиновался указаниям Мордреда, зачастую весьма властным, без колебаний и не выказывая страха. Иногда Мордред карабкался первым, где мог, закреплял веревку, затем спускался снова и помогал спутнику, подставляя в качестве поддержки руку или плечо. Кое-где им приходилось ползти или медленно продвигаться вперед по-пластунски. И все это время морские птицы с криками кружили в воздухе, и ветер, поднятый крыльями, колыхал траву на утесе, и оглушительному гомону тут и там вторило эхо, перекрывая глухой гул и плеск волн.

Но наконец испытание закончилось. Подростки благополучно достигли вершины и, преодолев последние несколько футов, выбрались на вересковую пустошь. Уселись на землю, тяжело дыша, измученные и взмокшие, и пригляделись друг к другу, на этот раз с одобрением и взаимным уважением.

— Благодарствую. — Своеобразный оттенок церемонности придал словам рыжеволосого мальчишки особую значимость. — Прости, что причинил тебе столько хлопот. Одного такого спуска любому более чем достаточно, а ты лазал то вниз, то вверх ловко, точно горная коза.

— Я привык. По весне мы собираем яйца, а потом ловим птенцов. Но в этом месте скалы уж больно коварны. На первый взгляд ничего сложного, камень выветрился, знай карабкайся, точно по ступеням, а на самом деле — того и гляди сорвешься.

— Теперь-то я и сам понял. Так оно все и случилось. Выступ казался таким надежным, а вот взял да и обвалился. Я еще дешево отделался. Мне здорово повезло, что ты оказался рядом. Я за весь день ни души не встретил. Значит, ты живешь тут поблизости?

— Да. Вон там, в полумиле отсюда, в Тюленьем заливе. Мой отец — рыбак.

— Как тебя звать?

— Мордред. А тебя?

В лице чужака снова отразилось легкое удивление, словно Мордреду полагалось знать такие подробности.

— Гавейн.

Рыбацкому сыну это имя явно ровным счетом ничего не говорило. Он взялся за корзинку, поставленную Гавейном на траву между ними. Из-под крышки доносилось странное шипение.

— А там что? Я подумал, что вряд ли яйца.

— Парочка соколят. Ты разве не видал соколиху? Я слегка побаивался, что она налетит и собьет меня с уступа, но дальше воплей она не пошла. Впрочем, двух я ей оставил. — Рыжеволосый мальчишка усмехнулся. — Само собою, мне достались лучшие.

Мордред себя не помнил от изумления.

— Соколята? Но ведь это запрещено! Ну, то есть для всех, кроме дворцовой знати. Если кто-нибудь их увидит, несдобровать тебе! И как это ты подобрался к гнезду? Я знаю, где оно: вон под тем нависающим выступом с желтыми цветами, но выступ-то еще на пятнадцать футов ниже того места, где ты застрял.

— Все очень просто, нужно лишь немного сноровки. Смотри.

Гавейн приоткрыл крышку. Внутри Мордред увидел двух птенцов — совсем маленьких, хотя и вполне оперившихся. Они шипели и метались в своей тюрьме, тщетно стараясь высвободить коготки, увязшие в мотке пряжи.

— Меня сокольничий научил, — Гавейн снова закрыл крышку. — Спускаешь в гнездо клубок шерсти, а птенцы на него кидаются. Запутаются — тут-то ты их и вытягиваешь. Так можно словить самых лучших, тех, что храбрее. Вот только от матери-соколихи надо уворачиваться.