Три сестры. Таис (СИ) - Дина Сдобберг

— Да, моя мать. Я плохо её помню, после рождения сестры она очень много болела. А у отца уже не было денег на её лечение. — Спокойно ответил Норайо. — Принадлежность к аристократии не всегда означает достаток. Последние годы нам помогали выживать наши работники. Благодаря их заботам и труду, к нас был хороший стол и мы не голодали. Потом семью поддержали деньги от продажи сестры в школу гейш.

— Что? — не поняла я. — То есть как это продали сестру? И потом, гейши… Это же публичный дом!

Глава 4.

— У нас в стране нет такой мешанины, как во многих других. Человек рождается уже занимая определённое положение. И сразу же получает обязанности, согласно своему происхождению. — Начал объяснять Норайо. — Моя сестра не могла не получить достойного её происхождения воспитания и образования. И моя сестра не смогла бы выйти замуж. Те, кто ниже её по происхождению, даже не рассматриваются. А в дом равного или тем более выше стоящего она должна была принести достойное приданное. На которое у отца не было денег. И моя сестра могла либо остаться навсегда в стенах родительского дома, что противоречит существованию женщины. Ведь женщина рождается, чтобы стать женой и матерью, тем самым прославляя свой род. Либо согласиться на роль наложницы аристократа более высокого происхождения. Гейша же это особое положение. Воспитание и образование они получают такое, что может себе позволить не каждый мужчина-аристократ. Им единственным из женщин позволено говорить о политике, истории, законах. Им позволено присутствовать на театральных представлениях и боях. Внимание гейши ценно. Им гордятся и повышают свой собственный статус. Это совсем не то, что почему-то считается здесь. Гейша никогда не вступает в связь с мужчиной за деньги. Иначе она не гейша. Это запрещено законом! Да, право первой ночи выкупается. Но иначе девушка не станет женщиной. А гейша в первую очередь образец и эталон женственности. Мужчины соревнуются за право оплачивать расходы гейш. А интимная связь остается на усмотрение самой гейши. И её не может быть с несколькими мужчинами.

— В это сложно поверить, — качала головой я. — И звучит так, словно ты гордишься этим. Сам факт… Это чудовищно!

— А для меня чудовищен факт, что молодая и красивая девушка может быть на войне. Быть солдатом или офицером. Разница культур. — Спокойно ответил Норайо. — К тому же, сестра быстро смогла погасить свой долг перед госпожой Тэруко за своё обучение. И к началу войны уже сама открыла школу в Осаки и взяла первых учениц. Далеко не каждая девочка может стать ученицей гейши. Сестре повезло. Черты матери и отца так смешались, что её внешность соответствовала понятиям красоты, но приобрела некую особенность. Изящную изюминку. Из всех возможных, отец выбрал для сестры лучшую судьбу.

— А сейчас? — нахмурилась я.

— Сейчас её судьба мне неизвестна. — Прозвучало в ответ.

— А попытаться разыскать? — предложила я.

— И привлечь к ней ненужное внимание? — предположил он. — Письмо наверняка будет много раз прочитано и перепрочитано. И конечно, найдутся те, кто посчитает, что на меня, находящегося в советском плену, но возможно что-то знающего о Харбине, раз я там служил, можно надавить, шантажируя жизнью и здоровьем сестры. Или наказать. Не все поймут, что связь сестры с семьёй разорвана. И у неё своя судьба.

— Однако, ты явно беспокоишься за неё. Значит не такая уж и большая разница в наших культурах. — Указала я.

Ещё одним уроком культуры стал Новый год. Руководство лагеря решило, что ничего страшного не случится, если в бараках будут стоять ёлки. Японцы даже пытались нам объяснять про то, когда наступает новый год. И слушали нас, про наш праздник. А потом я наблюдала рождение настоящего чуда. Такого, когда становится легче дышать. И в самом воздухе появляется что-то особенное.

На длинные отрезки шпагата мы наклеивали вырезанные флажки. Краска была в избытке только красная. Вот ею половина флажков и раскрашивалась. Получались бело-красные гирлянды. Ими украшали ёлки и натягивали под потолком. А ещё пошли в ход консервные банки. Сначала вырезали дно и крышку, а боковину делили на прямоугольники. Края подгибали и отбивали, чтобы они были не острыми. А на обеих сторонах черной краской писали иероглиф. Красота, любовь, счастье, мир, семья, здоровье… У каждого было своё значение.

И было забавно наблюдать, как накануне праздника мужчины, прошедшие войну, старательно выводили знаки и при помощи гвоздя делали отверстие для верёвки. Зато ёлки сверкали.

В самом большом бараке были поставлены столы. Сегодня был дополнительный ужин. Прямо на столы были поставлены кухонные большие кастрюли с редким здесь блюдом, картофельным пюре с говяжьей тушёнкой. Настоящий чай, пироги, поломанный на дольки шоколад и кубики рафинада.

А потом нас пригласили на улицу. Я оглянулась, но Норайо найти не смогла. Оказалось, что пленные откликнулись на предложение руководства со всей душой. И с помощью охраны смастерили странный новогодний костюм на целую толпу людей. Это был дракон. Больше правда было похоже на гусеницу-многоножку. Но когда это странное существо дёргало головой, подкидывало хвост, и быстро извивалось на пятачке, ограниченном со всех сторон бараками, то уже не замечалось, что его тело состоит из старых одеял и нашитых на них ленточек из списанных простыней. Да ещё и барабаны из ленинского уголка оглушали дробью.

Со смехом и свистом начали меняться те, кто был внутри этого дракона. Уже совершенно стирая деление на тех, кто был здесь на положении военнопленных, и кто охранял. И ото всюду неслись смех и выкрики поздравлений.

— С Новым годом! — подскочил ко мне Норайо.

— С ума сошёл! Не май месяц на дворе! — возмутилась я. — А что у тебя с лицом?

— Я был правым глазом дракона! И чтобы было незаметно, мы закрасили лицо. — Смеялся мужчина, не обращая внимание на холод.

— Это хоть отмоется? — принюхалась я.

— Это гуталин. — Провёл он пальцем по своему лицу и показал мне.

— Пойдём в барак, оденешься. — Уговаривала я.

Смотреть на мужчину стоящего на улице в конце декабря голым по пояс, было странно. В таком виде я видела Норайо не впервые. Он каждое утро подтягивался, отжимался, приседал и бегал. По моему ходатайству, начальник лагеря разрешил ему обегать по периметру весь лагерь. При условии, что он не будет приближаться к ограде, чтобы не нервировать караульных. Но сейчас я отводила взгляд и ëжилась, словно это моя кожа краснела от мороза.

Потом началось веселье кто во что горазд. Пела гармонь, кто-то отбивал чечётку, кто-то проходил в присядку. Я уже ни раз