Наталья Шитова - Наследник

— Ты же здесь ребятенком родился, откуда тебе правду жизни знать? вздохнул заморыш, устав переубеждать большого рыжего идеалиста. — Ты, видать, ангелом во плоти был, раз меня осуждаешь. Вот лежи и помалкивай…

— Дурак ты! — совсем обиделся фрумчик. — Если хочешь знать, мою душу грешную зеркалицы тоже не просто так отловили! Знали, что я за тварь, что я нетерпеливый, злой и гордый…

— И что ж ты такого особенного совершил? Небось кусок печенки у кого-нибудь стянул, да и объелся насмерть? — съязвил заморыш.

Фрумчик обиженно насупился:

— Ничего я не тянул. А что сделал, так это, в сущности, мелочи. Я одному мерзавцу здоровому причиндалы мужские оттяпал, вот и все.

— За что ж ты его так, беднягу?! — расхохотался человек.

— А за то, что он сестру мою обесчестил! — рявкнул фрумчик, и человек подавился своим смехом. Разговор завернул в совсем несмешную сторону.

Громила угрюмо глянул на притихшего человека и вздохнул:

— Сестренка-то красавица была, такая же, как я, рыженькая… Сильно помучил он ее, так и не поправилась, да и родители от позора долго не прожили. У нас законы-то пакостные, словно их и вовсе нет: ни управы на подлецов не сыщешь, ни защиты от них. Выкручивайся сам, как сможешь, да сильного не трожь, не то еще хуже будет… Все поголовно его боялись, того мерзавца, богатый он и наглый… А я что, малой еще был да отчаянный. Надоело впустую родню поминать да слезы глотать, ну и плюнул на все. Взял нож побольше, с деревьев да на крышу, по крыше да в дом… Да пока тот спал, я и изловчился: хватанул да оттяпал… Если бы тот гад не принялся орать дурным голосом, я бы удрал. А то: он воет не знамо как, а у меня руки-ноги от его крика отнялись, шага ступить не могу… Ну, известно, поймали меня. Хоть и ребятенок еще, а мерзавца-то на всю жизнь достоинства лишил… Ущерб, видишь ли, непоправимый… Ну и повесили меня прямо на больничном дворе, чтобы пострадавший из окна наблюдать за казнью мог…

— Так ведь не тебя, громила…

— Что не меня? — буркнул фрумчик.

— Не тебя вешали-то, — несмело пояснил человек. — Не с тобой это было, а совсем с другим бедолагой. Забудь и радуйся жизни…

Уродливая перекошенная рожа фрумчика дрогнула, и он горько скривил губы:

— Знаешь, заморыш, мне уже все равно, что там было, со мной или не со мной, но ночами-то во сне иногда так петля шею сдавит! Плачешь и не поймешь, то ли веревка, то ли обида душит…

Он замолчал, снова вытянулся на листьях и закрыл маленькие светлые глазки, обрамленные клочкастыми рыжими ресницами.

— Ступай-ка ты на пост, заморыш! Не ровен час, к ночи гости полезут, — проворчал фрумчик полусонным голосом. — А я что-то устал с тобой. Нет ничего труднее, чем спорить с придурками и людьми… Впрочем, как я теперь понимаю, это одно и тоже…

— Не серчай, громила, — примирительно сказал заморыш. — Спасибо за ужин.

— Приятно подавиться! — фыркнул фрумчик. — Пошел прочь, недоумок!

Заморыш пошел наружу. Фрумчик сзади пошуршал листьями и добавил вслед человеку:

— Будут заморочки — ори громче, чтоб я услышал…

Заморыш зашагал вниз по тропе, чувствуя, что незаслуженно обидел своего нового друга. Конечно, фрумчик неряха, беззастенчивый грубиян и просто самоуверенный примитив. Но большой рыжий урод был во многом чисто по-житейски прав, и в сущности его вольготный образ жизни мало чем отличался от обывательских привычек большинства прежних соплеменников заморыша.

Заморыш знал, что типов, подобных фрумчику, простых, как правда в валенках, Андрей Качурин презирал, будто грязных, тупых и мелочных вшей. Но помня об этом, заморыш уже был твердо уверен, что испытывает к рыжему громиле самые дружеские чувства. В сущности, бытие зеркалиц сглаживало те различия, которые обитатели Ада Зеркал тащили с собой из тех миров, откуда они происходили. И вряд ли дружба двух соплеменников-зеркалиц могла зависеть от габаритов тел, длины рук, черт лица, прошлых менталитетов и генной структуры ДНК.

Заморыш дал себе слово, что непременно помирится с фрумчиком. А пока ему предстояло просидеть в укрытии за хрустальной грядой и всю ночь смотреть и слушать гулкие звуки, рассыпающиеся в горах стеклянным эхом.

Притащившись на место, заморыш вытащил из разлома подстилку, которую сам себе сплел из длинных сухих стеблей какой-то травы. Сноп травы принес из долины фрумчик, чтобы помочь напарнику обустроиться в гроте. Из остатков заморыш смастерил себе подстилку, потому что ночью хрусталь совсем застывал, и сидеть на нем было крайне неприятно.

Разложив свою циновку, заморыш уже собрался сесть, как вдруг за спиной раздался негромкий спокойный голос:

— Добрый вечер!

Заморыш резко обернулся, но в темноте, поглотившей горы, было плохо видно уже на расстоянии трех шагов. Тот, кто вежливо поздоровался с заморышем из темноты, говорил не на универсальном наречии Пограничья, которое каждый зеркалица знал с рождения. Невидимое пока существо говорило на человеческом русском языке.

— Не бойся, — произнес гость.

— Да на черта мне тебя бояться, — бойко отозвался заморыш.

— Не груби, — суховато ответил незнакомец. — Нам ни к чему ссориться. Обстоятельства помешали нам повстречаться раньше и в другой обстановке. Я не покушаюсь на живой хрусталь из ваших источников, он давно уже мне ни к чему. Я пришел познакомиться с тобой, Андрей.

— Но я уже не Андрей, — возразил заморыш.

— Формально да. Но мне ты вполне можешь заменить Андрея. За этим я к тебе и пришел, — простецки пояснил гость.

— А кто, собственно, ты такой? — уточнил человек-зеркалица. — Сдается мне, я тебя не знаю.

— Не знаешь. Но это поправимо, — отозвался незнакомец и приблизился почти вплотную к заморышу.

Он спокойно остановился, неторопливым жестом поправил волосы и замер, сложив руки на груди и давая заморышу вдоволь насмотреться на свою персону.

И заморыш принялся внимательно изучать гостя, не видя причин, почему бы не делать этого, пока дают.

На вид неизвестный был худощавым мужчиной лет за сорок. Держался он с необыкновенным изяществом, и смотрел на заморыша открыто и без уместной подозрительности. Правильные тонкие черты его лица очень хорошо сочетались с мягкими неторопливыми движениями. Его волосы, то ли светлые, то ли золотистые, нестриженными волнами достигали плеч, придавая облику незваного гостя некий романтизм и привнося в его и без того утонченную внешность явную женственную нотку.

Конечно, если отставить в сторону излишние придирки, гость был симпатичным субъектом, и несмотря на странность своих речей, выглядел дружелюбным.