Журнал «Если» - 2007 № 08

— Ты и представить не можешь, с каким волнением мы ждем твоего рассказа. Говори быстрее и развей наши тревоги, — с иронией предложил Астольфо.

Я с трудом сглотнул и, набравшись храбрости, спросил:

— Разве не вы говорили, что сьер Рутилиус провел юность в разгульных забавах и распутстве?

Астольфо не ответил, поэтому я поскорее выпалил:

— Должно быть, в те времена он разбрызгивал свое семя направо и налево. А если он неведомо для себя стал отцом парочки бастардов? Может, мы попробуем убедить его, что к ним принадлежит и танцовщица? Мол, она его родная дочь.

— И что тогда?

— Тогда он не сможет уложить ее в постель и оставит в покое.

— Но он уже до безумия обожает ее тень! И разве не будет горд признать, что плоть от плоти его наделена такой прелестью? Не станет пуще прежнего стремиться заполучить ее в свой дом?

— Как его дочь, то есть предполагаемая дочь, она сумеет заставить его склониться перед ее желаниями.

— Но разве молодая девушка, бедная и одинокая, отданная почти что в рабство своевольному балетному тирану, не будет счастлива найти богатого и любящего отца и вести роскошную беспечную жизнь?

— Нет, если она обвенчана с балетом и музыкой, — объяснил я. — А именно эту безумную увлеченность я и увидел, когда подсматривал за ней. Трудно поверить, что она добровольно расстанется со своим искусством.

— Зато она беспрекословно отдала свою тень.

— Но… но… это совсем другое, — заикаясь, пробормотал я.

— Не пойдет. Слишком велик риск, — вяло, словно нехотя бросил Астольфо фразу, которую я знал заранее. Но все же он сумел удивить меня: — И тем не менее тут есть над чем поразмыслить. Давай немного отложим эту беседу. Можешь хорошенько обдумать свой план, пока Мютано наставляет тебя в искусстве владения хлыстом. Кстати, хлыст — тоже способ завладеть тенью.

Прошло три дня, в течение которых Астольфо, казалось, забыл обо всей этой истории: о поручении сьера Рутилиуса, о Максинио и лишившейся тени танцовщице. Я и сам был очень занят. Мютано не давал мне ни минуты покоя. Теперь основное внимание уделялось рисунку. Меня заставляли вспомнить все случившееся за последние двенадцать месяцев и рисовать тени, распластанные на неровных поверхностях: тень Мютано, стоявшего в углу чулана с глиняными стенами так, что она раздваивалась, падая сразу на обе стены; тень черного кота Крипера, сгорбившегося у шершавых камней ограды; тень моей левой руки, падавшую на куртину колокольчиков.

Таланта к рисованию я не проявил, но Астольфо объяснил, что особого значения это не имеет. Уроки необходимы, чтобы различать тени, падающие на различные поверхности.

Но тем не менее эти новые занятия имели отношение не столько к геометрии, сколько к искусству. Я сидел над стопкой бумаги, пытаясь передать сходство, но не теней, а их хозяев: садовых ваз, гиацинтов, айвового дерева, спящего Крипера, неуклюжих лапищ Мютано. Время от времени Астольфо подходил ко мне, перебирал рисунки и быстро поправлял их остро отточенным обломком графита. Каждый его штрих был для меня откровением, и хотя за короткое время я многое усвоил, становилось все более очевидным: мне не стать ни Манони, ни Петриниусом. Я с прискорбием сознавал, что эти часы потрачены зря.

Однако я обрадовался, узнав об очередном визите к Максинио и о своей роли в этом деле.

— Вряд ли танцмейстер станет тебя допрашивать, — сказал Астольфо, — но лучше подготовиться к встрече заранее. Ты должен припомнить каждую подробность о танцовщице, которая не отбрасывает тени. Если тебя спросят, отвечай правду.

— Вряд ли он будет доволен, обнаружив, что мы пронюхали о ее существовании. И если полезет в драку, можно ли сцепиться с ним?

— Сомневаюсь, что ты сумеешь достойно сразиться на шпагах с таким блестящим фехтовальщиком, как танцмейстер. Пожалуй, стоит нанять тебе учителя танцев, чтобы ноги поменьше заплетались.

— Но если он все же захочет драться?

— Не захочет, — отрезал Астольфо. — Иди готовься. Через час выходим.

Однако перед тем как отправиться в путь, Астольфо вооружился шпагой, которую именовал «Избавительницей». На этот раз он не пытался рядиться торговцем пряностями, а вместо этого надел обычный костюм: красновато-коричневый камзол и панталоны, а также мягкие сапоги, в широких голенищах которых прятались просторные карманы. В руке он держал свернутый футляр из мягкой кожи, в котором обычно носил большие карты.

Мы неспешно шествовали на убогую городскую площадь, окруженную сонными лавчонками портных, сапожников и лудильщиков.

Добредя до студии Максинио, мы постучались. Дверь отворила та же самая девочка. Теперь, по приказу Астольфо, я пристальнее присмотрелся к ней, но ничего нового не обнаружил: худенькое невысокое создание с черными волосами и огромными темными глазами, сиявшими, словно мокрый обсидиан. Поношенное серое платье судомойки надежно скрывало ее фигуру.

Она повела нас в репетиционный зал. Там все было как раньше: строгая наставница грубо орала на подопечных, скучающий лютнист лениво перебирал струны инструмента, Максинио, сидя на кожаном походном стуле, громко отбивал ритм короткой тростью с серебряным набалдашником.

Нужно сказать, что при виде нас он отнюдь не засиял от радости.

— Опять ты, Астольфо! — рявкнул он. — Похоже, ты, неведомо отчего, чувствуешь себя обязанным оказывать мне честь своим присутствием.

— Доброго тебе утра, — смиренно поклонился Астольфо.

— Никак ты пустил с молотка свою лавку пряностей? Вижу, сегодня ты обрядился в более привычное платье.

— Сегодня я защищаю интересы свои, а не чужого торговца.

— Которого вообще не существовало, — вставил танцмейстер.

— Совершенно верно. Но ведь ты не в обиде, поскольку с самого начала не верил моей истории. Да и как можно обмануть столь проницательного человека?

— А вот теперь я носом чую очередное мошенничество, — отрезал тот. — И предупреждаю: если мне надоест терпеть твои жалкие махинации, заставлю своих девушек выкинуть тебя из окна. Кроме того, они не прочь отправить той же дорогой этих двух негодяев, которые липнут к тебе, как сережки к мочкам ушей.

— Умоляю о милосердии, — не сдавался Астольфо. — Посмотри, какой чудесный день: позор, если он будет омрачен насилием. Я пришел только сообщить сведения, которые вряд ли тебе известны.

— То есть явился поделиться сплетнями? Не надейся, что я заплачу тебе за твои «сведения».

— Я всего лишь прошу взглянуть на рисунки, которые принес с собой. Интересно, что ты о них скажешь?