Роберт Силверберг - Книга Черепов

Нам предстоит долгий путь. Пока проходят предварительные этапы серии подготовительной процедуры, которую братья называют Испытанием. Впереди, как я подозреваю, нас ждет нечто, в значительной степени психологическое или даже психоаналитическое: очищение души от избыточного багажа. Часть этого — неприятное дело Девятого Таинства. До сих пор не знаю, как толковать данное место в «Книге Черепов»: буквально или в переносном, метафорическом смысле. Но я уверен, что в любом случае это связано с изгнанием дурных чувств из Вместилища: мы убиваем одного из козлов отпущения, убиваем по-настоящему или еще как-то, а другой козел отпущения самоустраняется, на самом деле или как-нибудь иначе. Общий же результат таков, что в итоге остаются два новоиспеченных брата, лишенные того трепета перед смертью, который несла в себе дефективная пара.

Кроме очищения группы в целом, мы должны очиститься внутри себя. Вчера вечером после ужина ко мне зашел брат Ксавьер, и я предполагаю, что заходил он и ко всем остальным; он сказал мне, чтобы я приготовился к обряду исповеди. Брат попросил вспомнить всю жизнь, обратив особое внимание на случаи, связанные с виной и стыдом, и быть готовым детально обсудить эти эпизоды, если от меня того потребуют. Как я догадываюсь, вскоре будет организовано что-то вроде группового обсуждения с братом Ксавьером во главе. Внушительный вид у этого человека. Серые глаза, тонкие губы, точеное лицо. Подступиться к нему, что к гранитной глыбе. Когда он проходит по коридорам, мне представляются звуки мрачной надрывной музыки. Идет Великий Инквизитор! Да. Брат Ксавьер — Великий Инквизитор. Ночь и холод, туман и боль. Когда начнется эта Инквизиция? Что я скажу? Какие из своих прегрешений я возложу на алтарь?

Я прихожу к заключению, что цель этого освобождения от бремени — упрощение наших душ через передачу — а как еще сказать? — неврозов, грехов, душевных преград, раздражителей, энграмм, отложений дурной кармы? Мы должны урезать себя, сократить. Кости и плоть мы сохраним, но дух должен быть обструган. Мы должны стремиться к некоему успокоению, в котором не будет места для конфликтов, не будет причин для стрессов. Избегать всего, что идет вопреки воле, и, если необходимо, изменить направление воли. Действие без усилий — вот в чем суть. Растрата энергии не позволяется: борьба укорачивает жизнь. Ладно, посмотрим. Внутри меня много мусора, как и у всех. Психическая клизма, возможно, не такая уж и плохая штука.

Что я скажу тебе, брат Ксавьер?

32. НЕД

Обозри жизнь свою, объявляет таинственный, слегка напоминающий рептилию брат Ксавьер, без стука входящий в мою келью, сопровождаемый легким шуршанием чешуи о камень. Обозри жизнь свою, воскреси в памяти грехи своего прошлого, приготовься к исповеди. «Согласен!» — восклицает развращенный мальчик из хора, Нед. «Согласен, брат Ксавьер!» — фыркает падший папист. Это как раз ему по нраву. Обряд исповеди — нечто, доступное его разумению: это сидит у него в генах, въелось в его кости и яйца, это чрезвычайно естественно для него. Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa[28]. В то время как остальные трое — дерганый иудей и пара протестантских бычков — чужаки в будке истины. Нет, я думаю, у протестантов тоже есть обычай исповедоваться, поскольку они в глубине души католики, но они всегда врут своим пастырям. Говорю это со слов матери, которая считает, что мясо англиканцев не годится даже на корм свиньям. «Но, матушка, — сказал тогда я, — ведь свиньи не едят мяса». «Если бы и ели, — ответила она, — они не тронули бы ни кусочка англиканина! Они нарушают все заповеди и врут своим священникам». И размашисто осеняет себя крестом. Четыре глухих удара. Ом мани падме хум!

Нед послушный. Нед — хороший маленький гомосек. Брат Ксавьер говорит ему Слово, и Нед с ходу начинает раскручивать свое бездарное прошлое, так что может излить его без остатка при подходящем случае. Каковы были мои грехи? Где я переступил черту? Скажи мне, Недди-малыш, имел ли ты других богов, до Него? Нет, сэр, если честно, то я не могу этого утверждать. Сотворял ли ты себе кумиров? Ну… может, и делал наброски в самых общих чертах, но ведь мы не так уж строго относимся к этой заповеди, сэр? Мы же не какие-нибудь там кровожадные мусульмане, правда, сэр? Благодарю, сэр. Дальше: употреблял ли ты имя Господа всуе? Боже упаси, брат Ксавьер, неужели я на это способен? Очень хорошо, Нед, а помнишь ли ты о воскресном дне и посвящаешь ли его Богу? К стыду своему, честный юноша отвечает, что иногда не чтил воскресенья. Иногда? Черт возьми, да он осквернил больше воскресных дней, чем какой-нибудь турок! Впрочем, грех этот простителен, он незначителен. Ego absolve te[29], сын мой. А чтил ли ты отца своего и мать свою? Да, сэр, я чтил их на свой манер. Убивал ли ты? Я не убивал. Виновен ли ты в грехе прелюбодеяния? Насколько мне известно, отец, невиновен. Крал ли ты? Нет, сэр, не крал, во всяком случае, ничего особенного. Не приносил я и ложного свидетельства против ближнего своего. А не желал ли ты дом ближнего своего, жену ближнего своего, слугу ближнего своего или его рабыню, его быка или его задницу или еще что-нибудь из того, что есть у ближнего твоего? Как вам сказать, cap, я допускаю, что насчет задницы ближнего моего положение у меня шаткое, но в остальном… но в остальном я стараюсь, как могу, cap, помнить, что грешным пришел в этот мир, не забывать все, что против нас всех с самого начала, держать в уме, что с грехопадением Адама согрешили все мы, но я все-таки считаю себя сравнительно чистым и добрым. До совершенства далеко, конечно. Погоди, сын мой, в чем же ты все-таки собираешься исповедоваться? В общем, святой отец — confiteor, con fit ear[30], кулак ударяется о грудь юноши с достойным восхищения рвением, бум-бум-бум-бум. Ом! Мани! Падме! Хум! — моя вина, мой наиболее прискорбный поступок… Так вот, однажды в воскресенье после мессы я пошел с Сэнди Долевом подглядывать, как его сестра переодевается, и я увидел ее обнаженные груди, святой отец. Они были такие маленькие, округлые, с небольшими розовыми сосками, а в нижней части живота у нее был такой волосатый черный холмик, нечто, чего я раньше никогда не видел, а потом она повернулась спиной к окну, и я разглядел ее задок, святой отец, две самые хорошенькие пухленькие беленькие пышечки, какие я только мог представить, с двумя такими хорошенькими ямочками сверху, а посередине проходила такая восхитительная затененная расщелина, которая… что вы сказали, святой отец? Я могу переходить к чему-то другому? Ладно, тогда признаюсь, что и в других отношениях сбивал Сэнди с пути истинного, что я погряз с ним в грехах телесных, грехах, противных Богу и природе, что в возрасте одиннадцати лет, когда мы с ним спали в одной кровати, поскольку его мать была на сносях и некому было присмотреть за ним, я достал из-под своей подушки пузырек вазелина, взял оттуда добрую дозу и самым распутным образом нанес смазку на его половой орган, приговаривая, чтобы он не боялся, что Бог не увидит нас в темноте да еще под одеялами, а потом я… а потом он… а потом мы… а потом мы…