Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая

— А что было дальше? — потребовал Влад, когда я замолчала.

— Возьми книгу и почитай, — возмутилась я, — я не очень разбираюсь в церковных темах. Меня сейчас интересуют проблемы более насущные. Например, как мог ты, дурья твоя башка, сожрать в одну харю почти двести грамм сырокопченой колбасы, напичканной доверху острыми приправами?

— Я нечаянно, — смущенно покаялся Влад.

— Ты, конечно, волен есть все, что душе заблагорассудиться, — заявила я, — но при этом я настоятельно прошу помнить о своем неподготовленном желудке, и о человеке, который обитает у тебя под боком и тоже любит лакомиться подобными вещами!

— Извини меня, — забормотал парень, виновато склонив голову, — такого больше не повториться.

— Ладно, ты прощен, — утешила я его, про себя раздраженно фыркнув: 'Детский сад!'

Успокаивало одно, Влад начинал приспосабливаться. Кошмары отступали, и парень почти перестал скулить по ночам. В особенно тяжелые ночи я укладывалась рядом, прижималась к беспокойно спящему мужчине, своим теплом прогоняя то черное и страшное, что не давало покоя. Помогало. А еще парень никак не мог отмыться и готов был принимать ванну по несколько раз в день. Психологический заворот. Я с таким уже встречалась, когда практику проходила у судебных психологов. Люди, прошедшие через физическое насилие жаловались, что никогда не смогут от этого отмыться и готовы были скоблить себя до крови, лишь бы смыть чужие руки. Это пройдет. Со временем, нужно лишь набраться терпения и ждать, не пытаясь лезть с уговорами.

Если отбросить раздражающую покорность, странно помешанную с упрямством и, как ни удивительно, хамством, а от этого постоянное ожидание наказания, Влад был обычным парнем, и жизнь, как не старалась, не сумела его сломать. Что с одной стороны значительно упрощало мою задачу, но с другой в той же, если не в большей, мере осложняло. Парень по каждому вопросу имел свое мнение, но настолько умело его скрывал, сказывалась многолетняя привычка, что порой казался сущим ребенком. А в остальном… Он любил облака и шоколад, завернутый в хрустящую фольгу, ощетинивался, когда на него давили, удивлялся разноцветным рыбам в аквариуме кафе, в которое я осмелилась его вывести, и огорчался, если не удавалось перед сном тайком стянуть что-нибудь из холодильника.

Впрочем, это сейчас хорошо говорить, а первую неделю нашей совместной жизни я вспоминаю с внутренним содроганием. Влад, как и все люди, почти всю жизнь прожившие впроголодь никак не мог наесться, и жевал в любую свободную минуту, мало всего, так он постоянно припрятывал что-то из съестных припасов. Я как-то пожаловалась на это Вике в одном из наших разговоров. На что моя подруга, ничуть не смутившись, заявила — это нормально, все животные зарывают припасы, просто некоторые делают это в листьях и ветках, другие под подушкой, а третьи в холодильниках.

Мне приходилось оттягивать его от холодильника буквально за уши, объясняя, что наестся впрок у него никак не получиться. И, хотя, он был несколько раз предупрежден о возможных, с точки зрения медицины, последствиях своего обжорства, справиться с собой никак не мог.

В одну из первых недель мне пришлось отлучиться из дому на продолжительное время, чтобы поговорить с капитаном и заручиться его поддержкой по поводу подачи документов парня в учебный центр. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом, а у нас первоклассные преподаватели, я же, всего-навсего, доктор. Потом я оформляла кучу разных бумаг, бумажечек и бумажусичек, никогда не могла подумать, что за мной тоже тянется многокилометровый хвост из бумаги, а что бы вернуть человека в мир живых он стал еще длиннее. На оформление всех нужных документов у меня ушло не менее трех часов.

…Едва за Аней закрылась дверь, Влад сразу же направился к холодильнику и основательно прошелся по полкам, утолил вечно мучащий его голод. В теперешней жизни появились три вещи, которые Влад мог делать бесконечно — читать, есть, и валяться в ванной. Но так как он уже успел за утро сделать их все, он просто не знал чем себя занять. Бесцельно побродив по каюте, Влад снова вернулся к холодильнику. Покопавшись в нем, выложил на тарелку несколько больших кусков сырокопченой колбасы, от которой за километр разило чесноком и приправами, к ней он успел пристраститься за последнюю неделю; сыр, вареные креветки, несколько внушительных кусков подвяленного мяса, какую-то зелень, целого копченого цыпленка. Все это еле уместилось на тарелке. Оттащив еду в свою комнату, он принялся поглощать ее, жмурясь от удовольствия — ничего вкуснее есть не приходилось. И вообще его нынешнее существование резко отличалась оттого, к чему он привыкал всю жизнь — здесь не было место голоду, холоду, от которого немеет тело; грязи со вшами, от которых постоянно чешешься, и страху. Нет, конечно, страх присутствовал, но уже не такой удушающий, каким был раньше. Влад часто ловил себя на том, что задумываясь о своем положении, делит время на 'до' и 'теперь'.

Тарелка опустела с неприятной быстротой, и Влад решил сходить за добавкой — все равно никто ему и слова не скажет, Аня только головой покачает и снова повторит, что много есть ему вредно. Влад поднялся с кровати, но был вынужден со стоном опуститься обратно — в животе появилась резкая сильная боль, было ощущение, будто режут ножом изнутри. Влад поджал под себя ноги и попытался не шевелиться, надеясь, что боль вскоре пройдет, но проходили минуты, складывающиеся в часы, а боль только усиливалась, к ней прибавилась еще и тошнота.

Тихо постанывая и бессильно кусая подушку, вспоминал всех богов вселенной, клятвенно заверял их, что в жизни больше без спросу ничего не тронет из еды, но боги сегодня, видно, были не в настроении выслушивать жалобы какого-то раба и не даровали долгожданного облегчения. Оставалась одна надежда — Аня, уж она-то точно знает, что надо делать, что бы прогнать из живота эти ножи, нагло там поселившиеся и кромсающие на части его внутренности…

Вернувшись, я могла лицезреть скорчившегося от боли, бледного с явной прозеленью Влада. Даже не осматривая его, я констатировала приступ острого гастрита, поскольку перед этим с тоской оглядывала опустевшие, за время моего отсутствия, полки холодильника.

— Ну что, милый друг, худо? — посочувствовала я, он поднял на меня страдальческие глаза и отрицательно помотал головой. Вот дурак. Будто не видно!

— Да что ты! — насмешливо всплеснула я руками. — Герой, на мою голову! Ты б на свою зеленую рожу полюбовался, — и не удержалась от шпильки, — а я тебя предупреждала.

— Простите меня, пожалуйста… — у него перехватило дыхание от боли.