На стороне мертвецов (СИ) - Волынская Илона

Господа в кабинете… как-то странно дрогнули. Словно по поверхности тихого лесного озера едва заметный ветерок пробежал… и все стихло.

— Э… Ммм… — явственно замялся полицмейстер. — И… и что дальше?

— Услышали разговор госпожи Альшванг с ее модисткой, о том, что пропала Фира… и платье Лидии Шабельской. — выдавил Ингвар — говорить дурное о несчастной модистке ему явственно не хотелось, но промолчать не позволяла честность.

— Подслушивали? — возрадовался полицмейстер.

Ингвар поперхнулся и мучительно, жарко покраснел. Мите тоже хотелось, но… кто такой этот полицмейстер, чтоб он перед ним краснел?

— Я — да. — невозмутимо согласился Митя. — А что?

— Э-э… нехорошо… — кажется, полицмейстер в первый раз растерялся.

— Кому? — удивился Митя.

Отец одарил полицмейстера еще одним взглядом — теперь уж совершенно холодным и непроницаемым. Питерские мазурики после такого взгляда обычно начинали сознаваться — знали, что господин сыскарь в ярости и дальше станет только хуже. Полицмейстер не знал… но его и не жаль.

— Вышли во двор. — заторопился Ингвар. — Дмитрий распахнул дверь …э-э …отхожего чулана, а там… — тут самообладание изменило ему, и он крупно сглотнул, помолчал пару мгновений, потянул носом воздух… и сухо и четко продолжил. — Прибежала госпожа Альшванг. Ее пришлось удерживать. Дмитрий крикнул, чтоб сообщили Аркадию Валерьяновичу, а сам кинулся в погоню.

— За мальчишкой?

Ингвар вдруг замер, как попавший в луч фар автоматона суслик, похлопал глазами… и явственно смутился:

— Я… я смотрел на Фиру… на тело… И не видел, но… кто-то… выскочил со двора… — он помахал рукой у лица, видно, показывая, что видел движение лишь краем глаза. — Невысокий… Юркий…

— Я ж говорил — то ли был мальчишка, то ли не было! — снова возликовал полицмейстер.

— Ты, Ждан Геннадьич, и про чуду говорил! Которая с мертвячьей головой, у рюмочной! Может, мужик ее взаправду видел, а не токмо в рюмке? Может, чуда и загрызла? — вдруг с явной надеждой прогудел Потапенко. — Эх, жалко, не догнал ты ее, паныч Дмитрий! Ног у тебя маловато…

На мгновение ошарашенный Митя представил себя сороконожкой…

— Даже умей господин Меркулов-младший оборачиваться и бегать на четырех ногах… — поглаживая раскинувшую лапы рысь, хмыкнул Урусов. — Боюсь, версия о екатеринославском Потрошителе останется несостоятельной. Возле нужного чулана… я нашел отпечаток лапы. Медвежьей. — он виновато покосился на Потапенко.

А Митя остановившимся взглядом уставился на самого Урусова. Потому что перед его мысленным взором всплыл тот самый захламленный дворик с лежащим в грязи телом. Всплыл во всех деталях, настолько четких и выпуклых, что Митя мог при желании сосчитать хоть сложенные в штабель старые ящики, хоть складки на позаимствованном у Лидии Шабельской платье. Отпечатка медвежьей лапы там не было.

В кабинете воцарилось мрачное молчание. Потапенко набычился, уставившись в пол и только иногда едва заметно вздрагивал, когда кто-то из собеседников искоса на него поглядывал. Сын его снова вжался в угол.

— В одном нам несказанно повезло… — вдруг негромко сказал жандармский ротмистр. — Что убивают людей… незначительных.

— Да уж… — неожиданно согласился полицмейстер. — До фабричных с жидами никому дела нет, хоть всех разжуй да проглоти — честные люди только порадуются. А иначе господин губернатор нам эдаких безобразий во вверенном ему городе не попустил. Крутенек, ох, крутенек наш Иван Николаевич! Одна радость — дальше уж не мне перед ним отдуваться! — полицмейстер злорадно покосился на отца.

— Как… как вы можете… смеете? — Ингвар вскочил, то краснея, то бледнея, — Эти несчастные такие же люди, как и вы…

— Нет уж, юноша! Вы об себе как хотите думайте, а я себя ровнять со всякой швалью подзаборной не позволю. — оборвал его полицмейстер. — Да и вообще — вы что тут делаете? Что знали — рассказали, а дальше — не ваше дело, так что извольте выйти вон!

— И впрямь… — кивнул отец, продолжая разглядывать полицмейстера очень знакомым взглядом. Так он смотрел когда-то на своего предшественника в питерской полиции. Год смотрел, вежлив был безукоризненно… и арестовывал потом также вежливо… вот банду его, потрошившую особняки питерской аристократии, брали уже без всякого пиетету. — Ингвар, Митя… Ступайте к барышням Шабельским…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А ушли барышни! — дверь распахнулась без стука и на пороге явился радостный господин Мелков. — Целой депутацией за ними явились — и фройляйн Антония, и мисс Джексон… Я свидельства записал, да и отпустил.

Митя усмехнулся — тетушке везет.

— И Лаппо-Данилевского? — принимая протянутые Мелковым листы, спросил отец.

— И его! — истово закивал Мелков. — Иван Яковлевич лакея прислал, очень серчали-с, почему наследника мурыжим…

— Юноше так не понравился наш чай? — с деланной озабоченностью поинтересовался отец.

Митя поглядел на него осуждающе: о, сколько вам открытий чудных, папенька, готовит… тетушка. И насчет чая, и насчет обеда…

— Благодарю вас, Феофан Феофанович, за помощь. — отец улыбнулся смутившемуся Мелкову. — Уж вы-то точно не обязаны были участвовать, дело не по вашему ведомству.

— Не велик труд — барышень опросить! Когда еще представиться случай на методы столичного сыскаря поглядеть. Уверен, вы этого убийцу враз найдете! Оглянуться не успеете!

Отец помрачнел и уставился на Мелкова подозрительно — не издевается ли? Но тот глядел на «столичного сыскаря» с таким простодушным энтузиазмом… что он или идиот, или все-таки издевается.

— Давайте для начала пообедаем, господа. — устало вздохнул отец. — Митя, Ингвар… Скажите Людмиле Валерьяновне, что можно подавать.

— Благодарю вас, Аркадий Валерьянович! — Ингвар вытянулся струной, вскинул голову и ожег полицмейстера взглядом — будь у него хоть гран солнечной Даждьбожьей силы, быть бы тому кучкой пепла. — Но я, пожалуй… воздержусь садиться за стол… — Ингвар одарил полицмейстера еще одни взглядом, ясно давая понять, с кем, но договаривать не стал, и чеканя шаг, вышел.

— А уж я тем более — в эдаком-то виде! — Митя смущенно указал на свой жилет и измятую рубашку. А еще он не хотел там быть, если тетушка и Свенельд Карлович не успели. Он сделал, что мог, дальше пусть отец уж сам разбирается. — Так что я тоже отобедаю у себя в комнате.

— Не загрызите там никого, юноша. — насмешливо косясь на полицмейстера напутствовал его ротмистр Богинский.

— Всенепременно! — фыркнул в ответ Митя, не уточняя: всенепременно да, или всенепременно — нет. И под устремленными на него взглядами направился к дверям.

Только княжич Урусов, вдруг подавшись вперед, удержал его за рукав и быстро шепнул:

— Надо было к Альшвангам со мной идти! И кстати, альвийский шелк у них — настоящий!

Глава 22. Незначительные люди

— Шутник. — дверь отцовского кабинета захлопнулась. И нашел же, чем шутить! Альвийским шелком! Настоящий, надо же…Когда у них даже альв и тот… контрафактный[1]. Митя зло фыркнул и направился к своей комнате. Зато теперь он вспомнил, почему фамилия Альшванг с самого начала показалась ему знакомой. Карточка, которую дал ему Урусов вчера, в морге. И да, ходить туда действительно не стоило: ни одному, ни в компании…

Звонкий топот башмачков заставил Митю остановиться раньше, чем мчащаяся по коридору Ниночка врезалась в него.

Юная кузина была хороша… чрезвычайно. Платьице, слишком плотное для здешних жарких вечеров и слишком детское даже для Ниночкиных семи лет, надставленное кружевом по подолу и на манжетах. Банты на поясе и у ворота пытались придать ему нарядный вид — и попытка эта была не вполне удачна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Куда торопитесь, мадемуазель Фомина?

— Обедать! — задирая курносый носик, выпалила Ниночка.

— Ниночка, тебе туда нельзя. — со вздохом начал Митя, но Ниночка отпрыгнула от него, а личико ее исказилось негодованием.

— Если у нас с маменькой князей в родне нет, так меня уже за стол пускать нельзя?