Елена Грушковская - Багровая заря

Я спросила:

— А если я буду занудой, ты меня тоже бросишь?

Она засмеялась.

— Нет, ты не будешь занудой… Ты не такая. За это я тебя и люблю.

Я сидела в городе Ярославле на крыше дома, что стоял напротив Гришиного. Кончилось застолье с родными, подарки были открыты, но чего-то не хватало. Гриша вздыхал и поглядывал в окно. Он ждал, и я знала, что он ждал меня. Он думал, что я его обманула.

Но я не собиралась его обманывать. Я просто ждала ночи.

Ночь настала, отец уложил Гришу спать, выключил свет и ушёл. Гриша полежал немного, а потом побежал к окну и стал его открывать. Открыв его настежь, он окинул взглядом улицу и небо. У меня засосало под ложечкой, но я ещё выжидала. Грустно вздохнув, он вернулся на кровать и сел, обхватив руками колени.

Под окном Гришиной комнаты рос тополь, и одна его ветка протягивалась почти к самому окну. Я слетела с крыши и опустилась на неё. Через секунду Гриша подбежал к окну. Его глазёнки сияли.

— Ты прилетела! А я ждал, ждал… Думал, ты не прилетишь!

Я вскочила на подоконник и спустилась в комнату.

— Ш-ш, — сказала я, приложив палец к губам. — Папу разбудишь.

Его тонкие мальчишечьи руки обвились вокруг моей шеи, и у меня стало щекотно на сердце. Прижимая его к себе, я стояла у открытого окна, и мы смотрели друг другу в глаза.

— Ну, как ты, малыш? У тебя всё хорошо?

— Да, — сказал он. — Мы с папой живём хорошо. Я закончил на все пятёрки, только по русскому у меня четвёрка. Я ездил к бабушке в деревню. Мне удалили миндалины, но это ещё в марте. Было страшно, но я не боялся!

Он выпаливал все свои новости, а я слушала, чувствуя, как в груди что-то тепло сжимается. Вдруг он спросил:

— Ты ведь везде летаешь?

— Да, — ответила я. — Я по всему миру летаю. А что?

Гриша помолчал, потупив взгляд, а потом спросил:

— Ты не видела маму?

Моё сердце заколотилось, если можно назвать этим словом частоту пульса, равную пяти ударам в минуту. Но в норме оно билось один раз в минуту, а сейчас стало биться в пять раз чаще, и это было очень ощутимое ускорение.

Месяц назад мать Гриши умерла в психиатрической больнице.

— Гришенька, — сказала я. — Я должна сказать тебе правду. Твоей мамы уже нет на этой земле.

Он не заплакал, только шмыгнул носом и сказал:

— Она на небе, да?

— Да, — сказала я.

— И ей там хорошо? — расспрашивал он.

Что я могла ему сказать?!

— Да, Гриша. Она в раю. Но она помнит и любит тебя. И она видит тебя.

— И значит, она знает, что я закончил только с одной четвёркой?

— Разумеется. Она просила меня передать тебе, что она поздравляет тебя с днём рождения и желает тебе всего самого, самого хорошего, что только есть на свете.

— А когда ты будешь там, ты можешь ей передать, что я… — Гриша опять шмыгнул носом, — что я на неё не сержусь?

— Обязательно передам.

От кома в горле мой голос прозвучал глухо. Я ещё полминуты не могла говорить, уткнувшись лицом в Гришино узкое плечико и гладя его вихры.

— Разве ангелы плачут?

— Иногда.

Я улыбнулась и смахнула слезу. Он вдруг вспомнил о гостеприимстве.

— Хочешь торт? Там ещё остался кусок.

— Нет, Гришенька, спасибо. Я не ем то, что едят люди.

— А что ты ешь?

Я выкрутилась:

— Я живу на солнечной энергии.

— Как солнечные батареи? А если весь день пасмурно?

— Я могу взлететь выше облаков и набраться столько энергии, что надолго хватит.

— А ты принесла какой-нибудь подарок?

Я сказала:

— Я долго думала над тем, что тебе подарить. Твои родные подарили тебе много хороших вещей, и мне не хотелось бы повторяться. Я хочу подарить тебе нечто совсем другое. — Я забралась на подоконник. — Сегодня мы будем летать.

Он даже подпрыгнул и пискнул от восторга.

— Классно… А куда мы полетим?

— Куда захочешь. Весь мир наш. Залезай.

Он вскарабкался на подоконник. Я раскрыла ему объятия.

— Держись крепко.

Он обхватил меня за шею руками, я прижала его к себе, и мы выпрыгнули из окна. Секунду мы падали, и в широко распахнутых глазах Гриши мелькнул испуг, сердечко зашлось, но за моей спиной раскрылись крылья, и мы взмыли в ночное небо. Открытое окно осталось далеко, исчез из виду и дом, остались только ветер, небо и звёзды.

Лазурная волна, набегая на чистый песок, пенилась и шипела. Закатное солнце озаряло пляж густым розовым светом, и я сидела, зарыв пальцы босых ног в тёплый песок. Я закрыла глаза и слушала прибой.

Знакомый звук хлопанья больших крыльев, и солнце заслонил собой стройный силуэт. Пока я поднималась на ноги, она бежала ко мне вприпрыжку, одновременно раскрывая объятия. Повиснув на моей шее, она радостно сообщила:

— Я всё сдала! Уж они придирались, придирались, но так ни до чего и не смогли толком докопаться!

Я покружила её.

— Молодец… Я и не сомневалась, что ты сдашь. Устала?

— Как собака, — засмеялась она, опускаясь на песок.

Мы улеглись рядом, держась за руки и глядя в закатное небо. Она сказала:

— Неделю оттягиваемся на острове, а потом приступаем.

— К чему? — спросила я.

Она так удивилась, что даже села.

— Как это — к чему? К делу нашей жизни! И плевать нам, что думает об этом Оскар и все они.

«Аврора!»

Голос Гриши прорвался сквозь пелену ночной метели. Жалобный, испуганный, он моментально взвёл меня в состояние боевой готовности.

«Аврора!»

Я услышала его не ушами — сердцем. Юля увязалась за мной:

— Раз мы команда, то это и моё дело!

На пререкания не было времени, и я позволила ей последовать за мной. Мы помчались в

Ярославль что было духу.

Гриша и его отец, связанные, с заклеенными скотчем ртами, сидели рядышком на крыше дома. Ветер трепал полы плаща Дезидераты и её распущенные волосы цвета тёмного шоколада. В руке у неё была обнажённая казачья шашка. Казак, вероятно, пал её жертвой, а шашку она прихватила как сувенир.

— Привет вам, предательницы! — крикнула она, когда мы с Юлей приземлились на крыше. — Тебя, прекрасная Ровена, я не ждала, но всё равно рада видеть.

— Зачем ты схватила их? — крикнула я. — Отпусти немедленно!

— А я раскусила тебя, Аврора, — ответила она. — Раскусила вас обеих! Вы сочувствуете людям. Заводите себе среди них друзей! Уж не считаете ли вы их лучше нас?

— Дези, перестань дурить, — сказала я.

— Я давно за тобой наблюдаю! — закричала она. — С тех пор, как ты сказала, что тебе не нравятся оргии в клубе, я к тебе присматриваюсь! И знаешь, к каким выводам я пришла? Ты не уважаешь Орден, ты плевала на его устои! Ты сочувствуешь людишкам!