Андрей Мартьянов - Беовульф

– Постой, постой. – Ремигий поморщился и поднял руки ладонями вперед. – То есть как? Почему? Где же мы тогда? Сам говоришь – солнце, небо…

– Не знаю, – огрызнулся Эрзарих. – Всё так, как и обычно. С виду. Неужели ничего не чувствуешь? Прислушайся!

Епископ послушно замер. Заново огляделся. Ровным счетом ничего особенного – ветерок гоняет подсохшие листики, где-то цокает белка, неподалеку прошел мимо ёжик, спешащий по своим ежиным делам. Лошади абсолютно спокойны.

Господи Иисусе! Эрзарих ведь совершенно прав! Варвары ощущают мир в единстве, в совокупности, не отвлекаясь на частности! Надо лишь поставить себя на место германца и взглянуть на Универсум его глазами!

Во-первых, деревья. Заинтересовавший Ремигия ясень не являлся каким-то исключением – дальше к восходу нависают огромные тени расцветающих крон! Во-вторых, полдень давно миновал, а светило непонятно отчего зависло в зените, тени не сдвигаются! В-третьих – папоротники, растущие у корней невиданно огромных стволов. Вроде бы обычный папоротник, с широкими треугольными листьями. Но вы видели когда-нибудь цветы на этих растениях?

Его преподобие зачарованно подошел к одному из ростков папоротника, наклонился, осторожно взял цветок за чашечку, сорвал.

Ничего необычного не произошло – в ладони Ремигия оказался совсем небольшой нежно-зеленый бутон с золотистой сердцевиной. Края лепестков лазурно-синие, тонкая полоска. Странный запах: похож на аромат кувшинки, очень свежий, терпкий и… И теплый. От бутона исходило тепло, но оно ощущалось не рукой, а обонянием. Очень необычно.

– Колдовство, – сквозь зубы процедил Эрзарих, стоявший за спиной епископа. Ремигий развернулся, быстро прошел к своей кобыле, левой рукой покопался в седельной суме, отыскал Святое Евангелие, каллиграфически переписанное умелым латинским скриптором, раскрыл на Благой вести от Иоанна, положил цветок между страниц – лепестки увядали на глазах! – и захлопнул книгу. Спрятал обратно в мешок.

– Так… – Ремигий помотал головой, будто стряхивая наваждение. – Эрзарих, скажи одним словом, как по-твоему, где мы?

– На границе, – тихо ответил лангобард. – Где-то на границе Мидгарда, мира смертных и… И не знаю чего. Клянусь, не знаю!

– Поедем дальше? Или вернемся?

– Куда возвращаться? Если чье-то колдовство определило нам эту дорогу – не повернешь и не сбежишь! Что ты на меня так смотришь, годи? Думаешь, боюсь? Нет в этом и других мирах того, кто заставит Эрхариха, сына Рекилы, испугаться!

– Молодец, – скупо похвалил лангобарда Ремигий. Забрался в седло. – Говоришь, солнце должно быть по правую руку? Едем.

– Конечно едем!

Слово «граница», произнесенное Эрзарихом, пожалуй, наиболее точно отражало чувства епископа. Да, правильно, ясеневый лес одновременно находился «здесь» и «не здесь», время остановилось или замедлило свой ход, солнечные лучи стали мягче, ветер – свежее.

Ремигий, пытаясь «думать как варвар» и созерцать не разрозненные части картины, а Творение во всем бесконечном многообразии единства, Universum in capite et in membris,[25] отметил наиболее важное и самое чудесное: епископу показалось, что в этом странном месте нет смерти…

Вообще. Как в раю.

Так что же выходит, дорога к преддвериям Рая Земного открывается в глухих германских лесах? Чепуха и ересь, Отцы Церкви свидетельствуют, что Эдем находился где-то в Междуречье, в Месопотамии, у истоков Тигра и Евфрата!

Как духовный владыка огромной диоцезии, епископ и рукоположенный священник Ремигий ничуть не сомневался в «телесности» Эдема – Рай Земной, несомненно, существует как место материальное, но смертными недостижимое.

Куда проще объяснять прихожанам понятие «Рай» в смысле переносном, подразумевая под четырьмя райскими реками – четыре Евангелия, под плодоносными деревьями – святых, под их плодами дела их; под древом жизни – самого Христа; под древом познания добра и зла – личный произвол воли.[26]

Но варварам подавай Рай настоящий, они хотят потрогать все своими руками, убедиться в реальности рассказов священника – не от маловерия, нет, любой сикамбр-язычник в глаза не видывал Доннара, но убедительные доказательства его существования налицо: взблески молний от громомечущего молота! Кто как не Доннар разит нечисть божественным огнем? Это же очевидно!

С христианским Раем куда сложнее – примитивным «умрете праведниками, сами увидите» не отговоришься, варвары на смех поднимут!.. А вот в таком лесу могут и уверовать.

– На Скандзу похоже, – неожиданно подтвердил мысли епископа Эрзарих. – Неиспорченное место, чистое. Нет здесь обычного измельчания и изъянов. Земля черная, а не серая, гнилью не пахнет, воздух такой, словно родниковую водицу пьешь…

– Заметил, ни единого погибшего дерева, поваленного ствола? – задумчиво продолжил Ремигий. – Палая листва не перепрелая, а сухая, золотом отливает. Там, позади, весна только-только в свои права вступает, снег грязный, почерневший. Тут снега вообще нет. Зато подснежников не пересчитать, самых разных. Все цветет, новая жизнь бурлит, как в первые дни после Сотворения. Весна мира, вот что мы видим. Чудом сохранившаяся весна мира.

– Не знаю, что видишь ты, годи, а я вижу дорогу, – вернул епископа к реальности Эрзарих. – Самую натуральнейшую дорогу. Нахоженную. Остановимся, посмотрим, может и узнаем, что за люди здесь бывают… Или нелюди.

Извивавшийся промеж тысячелетних ясеней путь порядком зарос молодой травой, но колея различалась ясно. Не было никаких сомнений в том, что дорога используется, причем не только всадниками или пешими. Раз есть колея, значит и повозки были.

– Лошадей под узду, идем медленно, смотрим в четыре глаза под ноги, – сказал лангобард. – Человек на дороге всегда что-нибудь да потеряет, а мы найдем…

– А в какую сторону идем?

– Как и раньше, к восходу. Путь чуть уклоняется к полуночи, но это не страшно, большой крюк не сделаем. Какая разница, где именно мы выйдем к реке? Если вообще выйдем, а не останемся в этой пуще навсегда.

Ремигий поперхнулся. Историй о зачарованных лесах он слышал на своем веку немало, но почему-то большинство из них повествовали о Британских островах, но никак не о Галлии или Германии.

Сюжет этих баек обычно сводился к двум вариантам: человека заманивали в колдовской лес разнообразные нелюди, а потом, в зависимости от их настроения, обычаев и характера, смертный или становился риксом, женившись на прекрасной владычице альбов, или пожирался злокозненными троллицами, способными принимать облик обольстительных девушек, а на самом деле являвшихся чудищами-людоедами.