Дэн Абнетт - Герой Ее Величества

— Ну так пойдем домой и поспим на ней. Держу пари. Руп уже почивает в своей кровати под одеялом на Амен-стрит.

— Осталось проверить последнее место. Вот почему мы тут.

Аптил поник еще больше и принялся искать поблизости какую-нибудь швартовочную бухту, желая присесть и отдохнуть. Агнью провел его к куче корзин из-под лобстеров, и они рухнули вместе в их влажную ивовую хватку. Пожилой слуга покопался в складках плаща и достал на свет божий фляжку с плотно закрытой пробкой. Он сделал большой глоток, поморщился и передал ее Аптилу.

— Это что? — спросил пляжник.

— Пригуби…

Аптил послушался, проглотил, и его стала бить крупная дрожь. Когда она прекратилась, то абориген заметил, что пальцы на ногах так и не разжались.

— Это не чай, — с завидной точностью прокомментировал он.

— Эликсир жизни, концентрированный, — ответил Агнью, сумев наконец восстановить дыхание. — Он попадает в цель, когда другие средства потерпели поражение. Во всяком случае, когда чай потерпел поражение. Итак… последняя охота?

Аптил потянулся и встал:

— Ладно. Последняя охота, а потом домой, баиньки. А мы где?

— В Дептфорде.

— А почему?

— Единственная оставшаяся зацепка, мой титанический друг. Наш последний шанс. Если и он провалится, то мы скажем: «Ну ладно» — и навсегда позабудем о сэре Руперте.

Агнью повел закутанного в плащ аборигена вниз по набережной на пустые улицы Дептфорда. На Окстоллз-лейн не было ничего, кроме кадки для дождевой воды и спящего матроса, который промахнулся мимо койки ярдов на триста.

— Пошли, — прошептал Агнью. — Нам по этой дороге.

Окстоллз-лейн, по-змеиному извиваясь, превратилась в изрытую колеями дорогу по имени Батт-лейн. Аптил тащился по грязи за Агнью и морщился, слушая рассветный хор. Если жизнь с Рупертом Триумфом и научила его чему-нибудь, так это тому, что восход солнца и прилагающиеся к нему орнитологические распевы были верным признаком хорошей ночи, которая зашла слишком далеко. Для многих людей птичьи песни поутру были символом возрождения и пробуждения. Для Аптила же они и вторжение света означали лишь слишком большое количество выпитых бокалов.

— Куда и почему мы идем? — спросил Аптил, чавкая по грязи.

— Туда, — указал Агнью.

Впереди виднелось здание с вывеской и садом, обнесенным стеной. Ставни дома были закрыты, ворота тоже, и само строение, казалось, глубоко дышит во сне.

— Кто тут живет? — спросил Аптил.

— Если нам повезет и моя информация верна, то старый и тайный друг сэра Руперта. Предлагаю для начала разведать местность.

Они свернули с мокрой грязи дороги на мокрую грязь и еще более мокрую траву поляны, примыкающей к обнесенной стеной собственности. Воздух полнился ароматом влажных растений.

— Подсади меня, и я взгляну, что там и как, — предложил австралиец.

Довольно неохотно Агнью сцепил ладони в замок и помог увесистому компаньону взобраться. Тот, цепляясь за вымокшие кирпичи и скользкие вьюны, умудрился добиться своего.

— Порядок, — промычал он, уцепившись локтями и подбородком за верх стены.

— Что видишь? — прошептал Агнью, от веса Аптила он уже начал дрожать.

— Сад. Несколько фруктовых деревьев. Дверь в кухню. Гн-н-н-нг.

— Гн-нг-г?

— У меня пальцы соскальзывают. Думаю, там никого нет.

— Еще бы, сейчас ведь пять часов утра.

— Что ты сказал? — спросил Аптил, пытаясь посмотреть вниз, где стоял Агнью.

— Я ничего не говорил, — ответил тот.

Неожиданно опора в виде слуги исчезла, и австралиец с криком соскользнул на землю, вырвав пару лоз дикого винограда. Агнью стоял спиной к стене, глядя на толстого лысеющего мужчину в кожаных штанах, который появился ниоткуда с внушительно выглядящим тесаком.

— Мы не хотели разбудить вас, сэр, — начал Агнью.

Незнакомец сделал шаг вперед.

— Вы из ЦРУ? Милицейские оперативники? Или… — спросил он, после чего остановился и, прищурившись, внимательно осмотрел Аптила, а потом слугу. — Ты же Агнью. Человек Триумфа. А это тогда его приятель с Пляжа, — сказал толстяк, опуская нож и облегченно вздыхая. — Я уж подумал: вы — агенты, или того хуже. В эти дни спишь, держа один глаз открытым.

— Я так понимаю, вы — мистер Блюэтт? — спросил Агнью. — Ваш внешний вид несколько отличается от того, что я помню.

— Теперь я известен как Северино, но да, вы правы, и я даже могу предположить, зачем вы пожаловали.

— Мы будем рады любым сведениям о мастере Руперте. Вы его видели?

— Естественно, видел, — вмешался Аптил, вставая на ноги и отряхиваясь. — Он назвал меня приятелем с Пляжа, а не из Австралии или Неизвестной Земли. Как давно Руперт ушел от вас, мистер Блюэтт?

— Нам лучше пройти внутрь.

Долл потянула Триумфа за стриженые и выбеленные волосы.

— Ты же это не по своей воле сотворил? — осмелилась спросить она.

— Нет. И не по своей воле играю в эти чертовы шпионские игры, работаю на Вулли и участвую в маскараде плаща и кинжала, — сказал Руперт. — Я боюсь, Долл. Действительно боюсь. Мне кажется, что я больше ничего не контролирую.

Рассвет вскрывал конверт ночи широким разрезом, бегущим по городу, и взбирающееся на небо солнце осветило Долл и Руперта, сидящих вместе у пыхтящей жаровни на круглой сцене «Лебедя», забросанной мусором.

Прошлой ночью случилось немалое количество криков, воплей и беготни туда-сюда, а все действо послужило бы прекрасным материалом для олдвичского фарса,[37] если бы кто-нибудь решил его записать. Увернувшись от суровых залпов крика, которые Долл извергла на него, сценического оборудования, которое она метнула, и целых сваленных декораций, Триумф умудрился успокоить актрису и даже вразумить, поведав о серьезности своего положения.

Радость Долл оттого, что Руперт жив, победила ярость, пробудившуюся в ней от зрелища того, как он прячется под выбеленной короткой стрижкой и телесами распутной актрисы; они поцеловались и возблагодарили друг друга, к обоюдному удовлетворению. Затем гнев и неприятное осознание того, что она беспокоилась и переживала, а у Триумфа была куча времени, из которой он не потратил на нее и секунды, приглушили чувство облегчения и последовал еще один раунд топанья ногами и ругани. К счастью, те, кто их услышал, посчитали столь яростные выкрики очередным плодом творческих разногласий и не придали им внимания, даже не заметив, как Долл употребляет фразы вроде: «Где ты был, Руперт?» и «Триумф, дрянь, как ты мог, ведь я так волновалась!». Гомон, причесывая парики в костюмерной, невозмутимо хихикал, слыша столь громогласную ссору. Он питал странную нежность к проявлениям разницы в артистических взглядах, словно родитель, прислушивающийся к звукам детской перепалки в песочнице. Уилм Бивер, прикорнувший на галерке, встрепенулся от гама, но вскоре снова захрапел. А де Тонгфора нигде не было.