Саша Суздаль - Туманный Кот

— Слепой?! — воскликнула Секлеция, удивив своей реакцией всех братьев.

— Ты его знаешь? — спросил Гай Гретор.

— Да, мы вместе прибыли из Земли, — тихо сказала Секлеция. Гай Гретор никогда не расспрашивал Секлецию о её прошлом, так как считал правильным, если она скажет то, что считает нужным и не более. То, что она приехала с какой-то Земли, его не очень удивило, хотя он не знал такого государства.

— Напрасно мы в Лыбу пришли, — сказал Гай Тувор.

— Отчего же? — не понял Гретор.

— Какой уже раз у нас пытаются забрать баржу и баркас? — объяснил Гай Тувор.

Гай Гретор промолчал, а потом обратился к чиновнику: — Когда мы выходим?

— Чтобы к вечеру явились на сборный пункт возле дворца правителя, — сообщил чиновник и добавил: — На баркас и баржу я пришлю людей!

— Хорошо! — согласился и крикнул братьям: — Идём на рынок запасаться провиантом.

— Это правильно, — согласился чиновник и, довольный, ушел.

Гретор подозвал Котина и что-то шепнул на ухо. Когда братья отошли от порта, Дизер спросил: — Что ты им сказал?

— Попрощался, — сказал Гретор, но Дизер ему не поверил. Секлеция пошла вместе с братьями, так как собиралась идти с ними на войну.

— Я же медсестра, — сообщила она самый последний аргумент, но братья её не поняли: во-первых, они не знали значение слова «медсестра», а во-вторых, Секлеция довольно плохо говорила на языке планеты Тимурион.

Когда братья и Секлеция скрылись за поворотом, Котин обшарил баркас и баржу, но нигде не нашёл Гавроша.

— Куда он девался? — спросил Котин у Стаха.

— Гаврош? Он ушёл с братьями, — сказал Стах.

Котин выругался и принялся поднимать якорь.

Гай Гретор купил на рынке лошадь, на которую усадил Секлецию и тот провиант, который удалось собрать. На сборном пункте царил шум и гам, то и дело возникал то один слух, то второй, но Гай Гретор слухи не слушал и своим приказал, чтобы не шастали попусту по сторонам, а держались вместе. После некоторого кавардака пришел чиновник с триграммой четвёртой ступени и разбил весь народ на несколько отрядов, над которыми поставил старших. Его взгляд удивлённо остановился на Секлеции, которая восседала на коне, обложенная мешками, но Гай Гретор объяснил, что она повариха.

— Похвально, похвально, — промычал чиновник и тут же поставил Гай Гретора старшим по их отряду. Гретор не очень хотел становиться старшим, так как собирался улизнуть вместе с братьями по дороге, но приказ пуще неволи и с этим делать нечего. Дело близилось к вечеру, и главный чиновник поторопил отряды, видимо, собираясь вытолкать их до ночи из города. Первый отряд ударил шагом и затянул какую-то песню, за ним, немного не успевая, потянулся второй, а отряд Гай Гретора оказался пятым и последним. Когда вышли за город, отряд растянулся, так как не все привычные к ходьбе. Оставив братьев, Гай Гретор прошелся по отряду, по ходу выбирая шустрых и боевых, а переговорив с одним, другим, третьим, ставил старшими звеньев, наделяя каждого людьми в подчинение.

Когда солнце уже село, сделали привал и нарубили веток для ночлега, а так как дождя не предвиделось, то не стали делать навесы. Секлеция поставила на костёр котёл и варила кашу, а новоиспеченные солдаты вырезали дубины под руку, так как вооружения, как такового, ни у кого не имелось. Да и понятия «оружие» в Райне не употреблялось, так как никаких войн не могло быть в принципе. Дримы, транслируя сны, снимали всякую агрессию, а, если что, имелся Дарующий, который всё решал в один миг.

Когда уже все садились за поздний ужин, вытаскивая из мешков глиняные миски и деревянные ложки, к костру привели какого-то мальчугана в шляпе, выкрикивая во всё горло: — Вражеского лазутчика поймали!

— Оставьте его, — сказал Гай Гретор, — это наш лазутчик.

Герои, поймавшие лазутчика, уныло присели к костру, протягивая миски Секлеции, но она, первым делом, наложила миску мальчику и сердито спросила:

— Ты зачем удрал от Котина? Здесь война и тебе здесь не место!

— Он останется в отряде, — сказал Гай Гретор. Его слова обрадовали Гавроша, а Секлеция сердито посмотрела на главного мужа. Не мог же он сказать, что Котин и Стах плывут вниз по течению, к Понтийскому морю и Гавроша возвращать в столицу, Лыбу, бесполезно.

После ужина все заснули, только оставили часового. Так как дрима в Райне не имелось, сны всем снились свои, но ничуть не кошмарные, так как Секлеция, следуя земным традициям, посолила кашу во всём отряде, так как в своё время экспроприировала у Котина саса, который, на её вкус, ничуть не отличался от соли.

Тёмный туман окружал Мари, он же вязкими космами плыл и путался под ногами, взбивая тягучую пену. Она брела вдоль мёртвых деревьев, которые протягивали тёмные, обожжённые ветки, словно руки в безмолвной мольбе. Небеса, более светлые, тускло освещали этот призрачный мир, не внушающий никаких надежд его покинуть. Мари почти не ощущала тело и двигалась, словно какой-то механизм или безвольная кукла. Её симпоты, натыкаясь на что-то, ничего не ощущали и только человеческие глаза рисовали в воображении окружающее пространство.

«Ты ищешь себя?» — тихим шепотом спросил чей-то голос, но Мари показалось, что это не вопрос, а утверждение. Как будто в подтверждение её мысли, голос продолжил: «Тебя использовали втёмную». Мари не могла отвечать, так как её эмоции как будто кто-то отключил, а сама она не могла сообразить, как ей реагировать на данное обстоятельство. Она, не останавливаясь, шагала дальше по едва просматриваемой дороге, вдоль которой стояли засохшие потемневшие деревья, погружённые в туман.

Голос продолжал монотонно что-то говорить, но смысл не доходил до сознания Мари. По мере того, как она продолжала идти, голос становился отчётливее и громче, словно Мари приближалась к источнику. Полумрак впереди изменил свою структуру. Тёмное плотное пятно медленно принимало облик чего-то похожего на пьедестал, а когда Мари подошла ближе, то рассмотрела подобие человеческой фигуры, сидящей на троне с высокой спинкой. Фигура не двигалась, но Мари показалось, что она видит чьи-то горящие глаза.

«Кто ты есть?» — совсем отчётливо прозвучал вопрос в голове и она на него ответила: «Мари». «Ты не Мари», — сказал голос, и она словно увидела усмешку на тёмном, едва различимом лице. В то же мгновение каждая её симпота получила чьи-то эмоции и впечатления, а в её глифомы, словно из рога изобилия, хлынул поток воспоминаний, которые показались ей чужими. Неожиданно для себя, Мари поняла, что это её воспоминания и её жизнь, промелькнувшая, как мгновение.

«Тебя всё время обманывали и втихую использовали», — прошептал голос, а Мари и без него поняла, что так и было, отчего в душе поднялась буря эмоций, главная из которых оказалась ненавистью, пробуждая жажду мщения.