Денис Чекалов - Сумеречный судья

— Серхио сочинял не обычные стихи, — пояснил я. — Волшебные. Редкое умение…

— Понимаю, — кивнула Френки. — Когда я воевала в долине Дао Ван Линь, в моей армии служили колдуны-барды. Стоило им запеть, каждый лучник превращался в берсерка, а паладины начинали летать. Красиво скулили, правда. Даже жаль, что потом пришлось их всех сжечь заживо…

Девушка задумалась.

— До сих пор не могу себе простить. Я должна была поступить как-то иначе. Мудрее. Найти правильное решение… Залить им глотки расплавленным свинцом, например. Так нет же, я поспешила. А в твоей жизни есть моменты, которые хочется переделать?

— Такие вряд ли.

Я развернул газету.

— Серхио Багдади не сочинял боевых гимнов. Думаю, сейчас поэт скрипит зубами и грозит тебе из гроба кулаком, за такие мысли. Он писал благословенные поэмы.

— Чего?

— Эти стихи очищают душу и тело, как глоток алого эликсира… Могут излечить любую болезнь. На каждой книге, поэт расписывается пером грифона, окунув его сперва в гиацинтовые чернила. Маленький сборник может стоить несколько тысяч мифриловых динаров.

— Вот почему оркам нужна рукопись?

— Ей нет цены… Есть немало историй о том, как магические поэмы спасали людей, давно потерявших надежду. Вот одна из них; Джекир Кален-Куронд, первосвященник храма Ваал'Гарака, много лет страдал от неизвестной болезни. Лучшие врачи каганата не могли ему помочь. Но когда он прочел стихи Серхио Багдади, — закашлялся, и выплюнул большую черную жабу; с тех пор недуг его отпустил.

Несколько стихотворений поэта были напечатаны под заметкой о его смерти. Девушка заметила их и вырвала у меня газету:

— Дай почитать.

— Правда, потом Джекиру Кален-Куронду отрубили голову, — продолжал я. — Жаба подала в суд и доказала, что именно она является настоящим первосвященником, а человек, в котором она жила, — всего лишь оболочка, наподобие кожи или раковины.

Газета вспыхнула, и обгорелым пеплом упала на пол.

— Демоны не могут их читать, — пояснил я.

— Почему? — спросила Френки и выругалась.

— Именно поэтому, — смиренно ответил я.

За окнами раздавался звон подков; к гостинице подъезжали стражники. Горничным и коридорным очень хотелось взглянуть, что происходит в номере, но им было приказано держать свою любознательность на коротком поводке.

— Вот видишь, Френки, — произнес я. — Как рождаются легенды и обрастают мохнатыми подробностями. Зденек Лишка увидит мансарду поэта разграбленной, и будет глубоко уверен, что нашел новое доказательство убийства.

— Да, — согласилась девушка. — И еще много лет станет давать интервью об этом.

Королевский следователь оказался гномом, — таким высоким, что его наверняка часто принимали за гибберлинга. Черный мундир вышел для него длинноват, и ног почти не было видно; только носки сафьяновых сапог торчали вверх, словно украдкой выглядывали из-под подола и пытались узнать — какой дурень умакает их то в грязь, то в дорожную пыль?

Впрочем, рассмотреть они смогли бы лишь бороду.

Думаю, гном бы хотел подрезать низушку; в мундире он походил на шахматную фигуру. Однако подпускать ножницы к униформе нельзя. Вдоль бортов шли изящные алмазные руны, воспевавшие басилевса; струились по рукавам, скатывались на обшлаги, затейливо играли с серебряной пуговецью.

Благонамеренность пеленала королевского претора, как паутина. Он не мог ушить свой мундир, не отхватив у господаря титул «златоволосый» или «великий князь гнилостных зомби». А поступать так не стоит, если не хочешь оказаться на мифриловых рудниках.

— Я претор, — произнес королевский следователь, подходя к нам. — И мне не нравится, когда в моем городе убивают людей.

— Да? — спросил я. — Как удачно, что вам не принадлежит ни одного города.

Если бы я хотел сделаться его другом, мне стоило начать знакомство с какой-нибудь иной фразы. Но я не хотел.

— Что им было нужно? — осведомился гном.

— Хорошее воспитание, — ответил я. — И немного мозгов при рождении. Думаю, с их стороны было бы неразумно просить о большем.

— А еще, — произнес претор. — Я не люблю, когда в мой город приезжают штучки, вроде вас. Считают себя важными. Не думайте, будто длинные уши дают вам право лупить людей.

— Что вы, — возразил я. — Право убивать дано нам от рождения.

Он покачал головой. Бедняга сильно сожалел, что нападение на нас не закончилось более удачно.

Франсуаз отвела меня в сторону.

— Если не прекратишь дразнить его, — сказала она. — Я защемлю тебе член прищепкой.

— Мне бы это понравилось.

Я провел ладонью по лицу.

— Не знаю, почему я так взъелся на этого претора, — признался я. — Он не более тупоумен, чем остальные. Наверное, все дело в этом соловушке и шумихе, которую подняли вокруг него.

— Что ты имеешь против поэтов?

— Наверное, все. Ненавижу их еще со школьной скамьи. Когда меня заставляли учить наизусть гнилые стишки, и все должны были ими восхищаться.

— Мне казалось, тебе нравится искусство.

— Нравится. Но тогда никто меня об этом не спрашивал. Это очень похоже на изнасилование — меня принуждали что-то испытывать, и всем было плевать, что я чувствую на самом деле.

— Так вот в чем дело. Мальчик не любил ходить в школу?

— Терпеть не мог. С тех пор я презираю и поэтов, и так называемую серьезную литературу. Что есть поэзия без этой своры горластых ничтожеств? Только они дают автору право быть Поэтом или списывают его в бумагомараки. Успех коммерческого романа создается при помощи рекламы, и это нормально. Но успех серьезной книги невозможен без какого-то мерзенького сумасшествия вокруг нее, без сотен Лишек, которые хлещут по утрам чужое вино, да вылизывают ступени перед кумирами.

В коридоре прогремели шаги. Казалось, незнакомец собрался проломить пол и оказаться на этаже внизу. Претор всполошенно зыркнул глазами, словно ожидал никак не меньше, чем святого архангела.

Дверь не могла распахнуться, так как была выбита; в противном случае, ее, того и гляди, высадили бы снова. На пороге появился дергар, такого большого роста, что, прикрути к нему петли, и его можно было навесить вместо створки.

Два тяжелых рога росли из висков демона. Во лбу поднимался третий, идеально ровный, — видно, хозяин подтачивал его перед сном мифриловой пилкой. Делать это запрещено; жрецы учат, что форма рогов дергара говорит о его характере. Если сознание чисто, а воля крепка, — костяной отросток получится идеальным, а любая неровность будет кричать о том, как много грязи скрывается в тяжелом черепе.