Кристофер Сташеф - Мой сын маг

От издевки Мэта Ахмед побагровел.

— Он уже выиграл пять больших сражений и загнал христианских рыцарей на узкую полоску земли вдоль северного побережья Ибирии. Сам Аллах дарует силу его руке, а его чародеи питаются силами, дарованными Найробусом!

— О... — понимающе протянул Мэт. — Стало быть, ваши войска одерживают победы с помощью магии?

— Наши войска одерживают верх над неуклюжими, медлительными христианскими рыцарями, а чародеи — подручные Найробуса — запросто одолевают дохлую магию христианских магов! Тебе не выстоять против него! Сдавайся, и он поступит с тобой милосердно!

— Ну, ясное дело. Если мы все примем ислам.

— Нет! Он не станет принуждать вас, он только покажет вам преимущества ислама, ту благодать, которую вы получите, отдав себя в руки Аллаха!

— Только покажет... — понимающе кивнул Мэт. — Ну и конечно, христианам придется платить более высокие налоги, нежели мусульманам, а христианские герцоги и графы вынуждены будут уступить свои замки мусульманским паладинам, а мусульманские судьи станут чинить суды в пользу мусульман но ведь это все, так сказать, право победителей, верно?

— Вы избежите даже этих небольших наказаний, если предадите себя в руки Аллаха.

— Значит, своим воинам вы обещаете не только победу — вы обещаете им добро, отнятое у христиан, у христиан, не желающих расстаться со своей верой. А теперь скажи мне, как вы ухитрились одолеть магов короля Ринальдо?

Ахмед, казалось, просто-таки раздулся от гордости, глаза его дерзко блеснули.

— Найробус и вправду придает нам силы из своей далекой страны, неверный! Это совершенно новая сила! Она проникает в самую душу чародея и переполняет его могуществом. С этим ничто не может сравниться! Когда мне помогает Найробус, я чувствую себя таким живым, каким никогда не чувствовал, во мне жизни на троих, на четверых, на пятерых — нет, еще больше!

— Мэтью, — негромко проговорил Рамон, — помнишь, я тебе рассказывал про новый наркотик, который появился у нас в округе? Когда парни находятся под его влиянием, они пошатываются, глупо улыбаются. Когда они в таком состоянии, кто-то должен присматривать за ними, а когда они трезвеют, они становятся слабее, словно жизнь уходит из них...

— Так вот почему они дрались хуже, чем обычно! — Мэту не слишком приятна была мысль о том, что его победа над всегдашними обидчиками состоялась не только за счет его собственной силы и ловкости. — И как ты думаешь, к чему приведет эта наркомания, папа? Видимо, каждому из этих парней суждено превратиться в скелет, обтянутый кожей? Из них как будто высасывают жизнь?

Ахмед нахмурился:

— О чем это вы толкуете? Найробус никогда не отберет жизнь у наших душ!

— Что ж, пусть не у душ, но у тела — точно... — пробормотал Мэт и поднял руку, тем самым заставив колдуна замолчать. — Пойми меня правильно, я не думаю, что ваш махди — плохой человек. Я даже думаю, что ты и твои товарищи вообще не колдуны. Вы хорошие, добродетельные люди — по законам вашей веры. Вы мудрецы, полагающие, что питаетесь доброй силой.

— Тогда к чему вся эта болтовня про каких-то юношей, которые почему-то слабнут, словно кто-то сосет из них жизнь?

— Потому что я уверен: Найробус пошел на самый грязный обман, который только может существовать в мире, — сурово проговорил Мэт. — Он обманул вас. Я думаю, он убедил вас в том, что он — святой человек, праведник, которому ничего не надо, кроме как процветания вашей веры.

— Так оно и есть!

Мэт покачал головой:

— Боюсь, что это не так. В лучшем случае этот ваш Найробус преследует собственные цели. Он даст вашему махди завоевать весь мир для вас, а потом убьет его и сам станет властелином мира.

— Не может этого быть! — яростно воскликнул Ахмед, однако в глазах его появилось сомнение.

— Ох, — вздохнул Мэт. — Значит, еще более худшего ты знать не хочешь!

— Нет!

— А я все равно тебе скажу, — почти прошептал Мэт. — Ответь мне, кто отец Лжи, Ахмед? Кто султан Обмана? Так вот, самое худшее, что может быть, — это то, что Найробус хочет завоевать мир не для себя. У него может иметься повелитель, и притом очень злобный повелитель.

Ахмед стал корчиться и вертеться, пытаясь сбросить путы, которыми был связан.

— Развяжите мне руки, дабы я мог закрыть ими уши! Я не желаю слушать твое богохульство?

— Это не богохульство! Ты и твои товарищи-колдуны всего-навсего доверчивые глупцы, позволившие обманщику без чести и совести заставить вас поверить в то, во что вам самим так хотелось поверить, — возразил Мэт. — Вы позволили убедить себя в том, что Найробус хочет отдать весь мир Аллаху...

Ахмед начал кричать и вырываться.

— Но ему не нужен весь мир для Аллаха! — прокричал Мэт. — Повелитель, которому он служит, — Сатана, и на самом деле он хочет, чтобы мы все угодили в ад!

— Я не слышал твоих слов! — вопил Ахмед. — Я не слышал твоего богохульства!

Но они оба понимали, что он слышал все, и понимали, что хулил Мэт вовсе не Бога.

Глава 12

— Он стал таким жестоким, Рамон! — Химена сидела, положив голову на плечо Рамона. Муж обнимал ее, гладил по голове. — Когда он пытал этого мавра, я просто не узнавала нашего милого, доброго сына!

— Знаю, знаю, mi corazon, — успокаивал жену Рамон. — Но не забывай, на самом деле он вовсе не пытал этого несчастного — он только искушал его.

— Понимаю, я все понимаю, но он мучил душу этого человека! Разве мой мальчик мог быть так несправедлив к чужим верованиям?

Они сидели на кровати — это было единственное место в спальне, где двое могли усесться рядом. Вечернее солнце золотило деревянные панели и гобелены.

— Да нет же, он с уважением отнесся к вере мусульманина, — возразил Рамон.

— Он же не стал пичкать его свининой, не стал так уж страшно искушать. Да и искушал он его только для того, чтобы Ахмед разговорился, забыв о гневе и гордости.

Химена перестала всхлипывать.

Рамон, заметив это, продолжал:

— Он не забыл того, чему мы его учили, Химена. Он не торопится причинять человеку боль, он готов прийти на помощь!

— Да, Рамон, но... — Химена подняла голову и посмотрела Рамону в глаза. — Но он бы ударил этого человека, если бы пришлось: я это точно знаю!

— Наверняка он бы так поступил, если бы Ахмед ударил его. — Рамон печально улыбнулся. — Он бы ударил его сильнее и резче, если бы этот колдун грозил бедой его Алисанде.

— Ну... это мне, конечно, понятно... — Химена опустила глаза.

В груди Рамона зашевелилась тревога. Он прижался щекой к густым волосам жены и прошептал:

— Он стал мужчиной.

Но не одна тревога жила сейчас в груди Рамона. Он был горд за того мужчину, что когда-то был его маленьким мальчиком.