Ольга Онойко - Море Имен

Ознакомительный фрагмент

Клён, наконец, распрощался и отправился своей дорогой: ему пора было домой, обедать.

Алей дошёл до своей остановки, сел на скамью под прозрачным навесом и вздохнул.

…Район Пухово делился на старый и новый: в Новом Пухово были многооконные высотки, супермаркеты, фитнесс-центры и аквапарк, в Старом — дряхлые пятиэтажки, огромные тёмные скверы и тишина. Раскидистые деревья поднимались выше крыш, а переулки были так пустынны, что казалось, даже здешние гаражи брошены хозяевами и стоят-ржавеют просто так.

В Старом Пухово жили Обережи. Сорок лет назад там дали квартиру бабе Зуре, Лазури Искриной, геологу по первому образованию и переводчице с монгольского — по второму. Щекастая, крепкая, неунывающая, Лазурь в одиночку подняла сына, приютила в тесной квартирке невестку, увидела первого внука и всего года не дожила до рождения второго… Через неделю после похорон пришло письмо: дед Алея на склоне лет отыскал свою юношескую любовь.

Сам Алей узнал об этом гораздо позже. Тогда отец показал письмо с приложенной к нему пожелтевшей черно-белой фотографией только матери, а потом спрятал. Алей даже не знал, ответил ли он на него.

С фотокарточки улыбался красивый молодой парень, такой же белозубый и самоуверенный, как Ясень Обережь и, должно быть, настолько же неотразимый. Всей разницы, что дед был чистокровным монголом, а отец — полукровкой…

Четверть азиатской крови сделала его сыновей невысокими и тонкокостными, вычернила им волосы и глаза, не по-здешнему очертила скулы.

Теоретически, отец мог ответить на письмо, потому что немного знал язык. Алей вот уже несколько лет собирался заняться этим делом, установить, что ли, родственные связи — хотя о каких связях могла идти речь? — узнать, куда тянутся семейные корни, но всё руки никак не доходили.

Отец пережил бабу Зурю всего на год.

Алей прикрыл глаза и почувствовал, как прохладный ветерок касается век.

«Улаан-тайдзи, — говорит Ясень, опуская руку на плечо сыну, — Красный Царевич…»

Папа — альпинист.

У него есть альпеншток и огромный рюкзак. В рюкзаке сложены веревки и карабины, и разные удивительные штуки. Еще у папы есть особенные свитера, ботинки и куртки, в которых он ходит в горы, а больше никуда не ходит. Все эти вещи хранятся в шкафу и одуряюще пахнут папой — большим, сильным, смелым. Иногда кажется, что хозяин этого запаха даже больше и сильнее, чем сам папа. Папа страшно сильный, но худой и невысокий. Все его друзья выше, чем он.

У папы много друзей.

Друзья папы — альпинисты.

Они вваливаются в крохотную квартирку и заполняют её целиком — кажется, что до самого потолка. Они сидят на кухне и разговаривают могучими голосами, низкими, как рокот моторов. Они разворачивают огромные карты и разглядывают маршруты, они проявляют фотографии и басовито хохочут.

Когда папа складывает рюкзак, маленький Алик всегда стоит рядом и смотрит. «Учишься? — спрашивает папа. — Молодец! Учись, расти, вместе пойдём». Мама готовит обед на кухне. Глаза у неё грустные и испуганные. Когда папа уедет, мама словно опустеет, ослабеет внутри — сядет на табурет и будет сидеть до вечера, а баба Зуря встанет у окна и начнёт вздыхать. Но сейчас обе они улыбаются, хоть и не по-настоящему.

«Ну хватит тебе, мам, — говорит папа и обнимает бабушку. Алику всякий раз немножко странно, когда папа называет бабушку мамой. Она же бабушка. — Сто раз уже ходил, целый пришёл».

«Осторожней, Ясик, — отзывается бабушка. — Осторожней, милый…»

«Веся, — говорит папа маме, — радость моя, Цэнгэл, не грусти». Мама утыкается лицом ему в шею, потом обнимает цепко, впиваясь пальцами в сильные его руки под закатанными рукавами, и целует его — быстро-быстро.

Папа вскидывает рюкзак на плечо. Перед тем, как уйти, он треплет Алика по голове и говорит: «Ну, сын. Мужик в доме! За старшего остаешься!»

И уходит.

Когда папа возвращается, все радуются как сумасшедшие. Алик тоже прыгает и смеётся, папа тискает его и подкидывает к потолку, потом тискает маму и свою маму, бабушку. Папа весёлый и храбрый, живой и тёплый, и пахнет горами. Папа берёт гитару и поёт песни.

Зеленым-зелено пламенел лес,В земляничной глуши заяц рыскал.Был с небес гласИ шептал бес:«Не живи тихо, не летай низко!»

— так он поёт, а мама снимает его на камеру и смеётся.

Они самые лучшие на свете.

Самые счастливые.

…Похоронив бабушку, папа целый год сидит дома. Друзья его приходят в гости, рассказывают о восхождениях, показывают фотографии. Теперь фотографии цветные, очень красивые. Папа улыбается, отмахивается, мотает головой, но Алик видит, как ему тоскливо — без гор.

Папа с друзьями заводит кооператив. Алик не знает, что такое кооператив, ему кажется, будто это что-то из мультика про спасение животных. Он думает, что папа как раз такой человек, который сумел бы спасать животных. Но кооператив — это всё-таки что-то другое.

Папа делает ремонт. Клеит новые красивые обои, меняет двери, белит потолок. Привозят новую мебель, вешают новый ковёр на стену. Дом становится как будто моложе и просторней прежнего, но вместе с тем теряет часть памяти: он уже почти не помнит бабу Зурю.

Папе весело делать ремонт, но с горами всё равно ничто не сравнится. Папа прибивает гвоздик и вешает на стену большую цветную фотографию в рамочке — обрыв, острые каменистые пики, курится туман в причудливо вырезанной расселине, снежно сияет свет. Мама гладит папу по голове и вздыхает.

Он честно старается, папа, но он не выдерживает, и мама смиряется, потому что очень его любит.

Папа снова уходит в горы.

Становится пусто-пусто, но совсем не так, как было пусто, когда жила баба Зуря. Как-то иначе пусто. Неуютно…

И маме звонят — откуда-то издалека, из тех краев, где папа с верными друзьями покоряет вершины. Мама прижимает к уху телефонную трубку и становится белой как снег. Алик ничего не понимает, только сердце у него бьётся очень часто, будто сейчас выпрыгнет из груди.

В тот день больше ничего не происходит.

Маме звонят назавтра. И ещё через день.

И ещё потом, кажется, звонят.

Алик, наконец, слышит обрывки разговора. Лавина, спасательная операция… не дала результатов… решением суда признан…

Признан погибшим.

…Утром мама бежит по коридору в туалет, спотыкаясь о разбросанную обувь. Её тошнит.

Через полгода рождается Иней.

На шкафу стояла свадебная фотография Ясеня и Веселы — скромная невеста с букетом лилий и красавец-жених, гордый, точно бойцовый петух. Когда пришло свидетельство о смерти, Весела убрала фотографию и поставила на её место другую. На той был просто Ясень — смеющийся, с хитринкой в раскосых глазах.