Stashe - Судите и судимы будете

Эх, Стоуш, примешь ли обратно? Вспомнишь ли нашу ссору и глупые слова? Мне так нужна помощь, отец.

2 глава

Поспать не удалось. Все преследовало глупое ощущение, будто я муха под стеклом. Наконец, просто притворилась дремлющей, и сквозь полуприкрытые веки наблюдала. Атмосфера в вагоне давила, косые взгляды раздражали. Эх, были бы варианты, ни за что бы не поехала поездом. Но дом слишком далеко, и на перекладных быстро не доберешься. А при всех сопутствующих, лучше затеряться в толпе, чем рисковать собой и возможным ребенком. Хотя, сильно сомневаюсь, что шантиец вообще может где-либо затеряться. Была бы частью клана, презрение делилось поровну, но я сирота. Последний клан саранчи, который принимал меня как гостя, располагался в пригороде Тшабэ, городе света. Там, откуда я делала ноги.

Пока нахожусь в относительной безопасности, подумаю-ка над тем, на что вечно не хватало времени. Лишь бы не возвращаться к тому, во что вляпалась. Почему, например, шантийцам не позволено собираться количеством более ста человек? Почему любой клан, разросшийся до такого количества должен разделиться пополам и разойтись на расстояние нескольких километров менее чем за сутки? В каждом городе живут мои соплеменники, готовые подставить плечо, закрыть грудью. Принять на определенных условиях, будем честны.

Раньше, до принятия в ступень, я могла бы стать частью любого клана. Но не теперь. Шантийцы не дают убежища убийцам, а также членам гильдий или мастерам кланов, принадлежащих ступеням. Хотя, посмотрим правде в глаза, они не приняли бы меня и по многим другим причинам тоже. Слишком часто в мире проливается их кровь. Слишком шатко положение в обществе и суровы законы. У них остался кодекс, которому слепо повинуются все шантийцы. Единственная святыня, свод правил, который написали они, а не предписали им.

Можно обмануть на словах, спрятать амулет, притвориться, что тебе незнаком нож, но как спрячешь душу? Получалась, я сама невольно пришла к тому, что долго пытался донести Стоуш. Одиночкам не стоит рваться в стаю. Но отказаться от помощи, обычного человеческого тепла, я тоже не могла. Это выше моих сил. Где еще отогреться? Иногда, закрыть глаза и притворится, разве грех? Там за окном пробегает мир исполнителей. Здесь, я просто получаю короткую передышку. На пару вздохов. Пока еще кто-то не посмотрит на меня с ненавистью. Плевать. Есть вещи похуже. Верно?

Если Стоуш пошлет далеким адресом и не захочет говорить, придется уходить в горы. Двинуть через перевал, и примерно через неделю окажусь около моря. Там сяду на корабль, и сам рогатый дьявол меня ищи, не найдешь. Главное, не промахнутся, не стать слишком самонадеянной. У бога со звезды длинные руки. Черт, слишком длинные. Сомневаюсь, что он простит попытку убить его. Пусть сама попытка так и осталась намерением. Ведь по кодексу… да что о том думать. Кодекс наемников уже не про меня.

Вагон качнулся, дернулся и остановился. Я поглядела в окно. Полузабытая станция. Да уж, с моей памятью о забытье можно только мечтать. Черт! Резво поднялась с места и, расталкивая локтями пассажиров, рванулась на выход. Паровоз пофыркивал, словно ретивый конь. Из трубы рвались клубы пара, внезапно раздался пронзительный гудок, и состав медленно тронулся. Я спрыгнула с подножки, сделала несколько шагов в сторону.

Весна. Интересно, жив ли старый Кебук? Глубоко вздохнула. Чуть сладковатый запах цветущих некриций (странных растений, выглядящих, как торчащие из земли длинные узкие палки с пучком пушистых фиолетовых отростков наверху), смешанный с горьким дымом, холодом весеннего ветра и надежды. Теперь можно осмотреться. Мне как обычно не повезло. На станции вышли три калеки и знакомый старик. Он демонстративно плюнул в мою сторону и отвернулся. Я сдержала желание плюнуть в ответ. Аж дрожь пробрала от ярости и бессилия. Ну, нет. Надо уходить и поскорее. Не хватало, чтобы в лицо запомнили.

Тропка поросла молодой травкой. Ее лохматые травинки, похожие на пушистых гусениц, пугливо извивались под ногами, торопясь отпрянуть из-под ноги, и темнели, если ускользнуть не удавалось. Я вспомнила, как летом, огромными, почти с руку ребенка, мохнатыми телами гусениц таба обвешаны все деревья в округе. Только не Кебуки.

Через какое-то время примятые пучки травы оживали, наливались цветом и снова испуганно метались пушистыми змейками. Казалось, под ногами непрерывно движется куда-то сама земля. К осени растительность на склонах станет темно красной, жесткой и почти неподвижной. А сейчас, призывно яркая, сочная она манила к себе обещанием радости. Первые признаки оживающего после зимы мира. Так и хотелось сойти с дороги да завалиться где-нибудь на полянке. В небо поглядеть. На пробегающие пеной облака, на бирюзовую глазурь неба. Я торопливо поднималась вверх, по склону. Еще немного, и откроется вид с горы. Красотища, дух захватывает. Безбрежное разноцветное море, мшистые великаны, уснувшие навечно — Холмогоры. Дом. Немного запыхавшись, привалилась к дереву. Его влажная чуть подрагивающая поверхность, состоящая из мелких ячеек, наполненных синими слепыми глазками приветливо запульсировала, и подалась вперед. Я посмотрела наверх, туда, где сплетались в жгуты тысячи ветвей-хлыстов с пучками сине-зеленых крошечных листочков. Глазастое дерево. Шаас. Название осталось от ящеров. Я погладила ствол ладонью, ощущая покалывание в пальцах.

Ну вот. Теперь по прямой, к старой дороге, по которой когда-то ходили караваны, а там и до села рукой подать. Только я обойду его краем. Селяне терпимостью и в пору моего детства босоногого не отличались.

Неожиданно навалилась дурнота, виски сжало обручем, а сердце затрепыхалось с перебоями. Я упала на колени, хватая ртом воздух. Сорвать амулет сил не хватало, пришлось, перебарывая удушье, медленно стянуть через голову. Едва я отшвырнула его в сторону, сразу отпустило. Вот тебе и память. С досадой кинула последний взгляд на черную глянцевую поверхность, поднялась с колен и зашагала без оглядки.

Прости, бог со звезды. Я все равно не вернусь.

Когда впереди показалась изгородь, я не смогла удержаться от дурацкой улыбки. Неужто так долго не была здесь? Вот она, собака старая — верная, все так же, по-прежнему караулит глупых селян. Подошла ближе и ласково потянулась к изумрудной зелени. Изгородь встрепыхнулась, зашумела всеми листочками сразу, словно заворчала и цапнула.

— Пакость зеленая! — заорала я, отдергивая руку. Признав хозяйку, та словно виновато съежилась, и ближние листочки посыпались вниз.

— Кто еще? — раздалось со двора. Теперь пришло время съеживаться мне. Стоуш. Я прикусила губу и бочком протиснулась в дыру, что до сих пор исправно исполняла роль калитки. Что-то заросла дыра порядком.