Виктор Демуров - Зарницы грозы

Вот здесь живет Крошечка-Хаврошечка. Ну, это прозвище ее, а настоящее имя Любава. Ее матушка была вещунья сильная и после смерти родилась говорящей коровой. Соседи Хаврошечки не любят: мяса не ест, в церковь не ходит, бегает простоволосая. Богохульница. А Баюн с ней дружил. Любава ему и братьям нет-нет, да выносила молока с размоченным хлебом.

Мимо следующего терема надо быстро-быстро пробежать. Если хозяин под гонения не попал, то здесь его злющая, страшная авалонская псина. Зовут собаку длинно, заковыристо, для всех она просто Бас или Баска. Учует — всю округу поднимет лаем, и будет пытаться высунуть морду через дырку в заборе.

Дальше овраг. Там Баюн и друзья его любили играть. Заводилами в играх всегда домашние. Они медленные, силенок меньше, но без них не так интересно. Ну погонялись друг за другом, половили бабочек или там повалялись в снегу. А домашние от хозяев и яблочек наслушиваются человеческих новостей да слухов, а потом пересказывают. И уже котята — храбрые воины Беловодья, а птички — лазутчики заморские, и всех их надо поймать. Или дырявая корзина становится кораблем купца Афанасия. Прохожие умиляются, глядя на торчащие из корзины мордочки. Баюн, если кто останавливался, сразу говорил: не надо нас гладить, мы плывем навстречу опасностям в басурманские царства. А еще, бывало, залезут в чьи-то выброшенные сапоги и пытаются бегать, Так изображали тяжелую конницу.

Перебегая дорогу, Баюн едва не попал под сани. Из-под полозьев кота щедро обдало грязным снегом. Ишь, торопится. Думный дьяк, небось. Так и есть — ведро позади саней в синий цвет покрашено.

Вот он, дом Ивана. Кот прыгнул на забор, с забора во двор, забежал в сени и предупредительно мяукнул. Иван сразу вышел ему навстречу и кивнул, словно его и ждал.

— Здрав будь, Баюн, — сказал он. — Пойдем, у меня молоко есть и рыбка. Тебе еще предстоит далекий путь.

Иван-Царевич приютил кота, когда тот остался без родителей. Редко кому из бродячих выпадает такая удача. У одиноких котят же судьба и вовсе одна — мыкаться, пока не попадут на чей-нибудь зуб. В берендейские пирожки, например, которыми мама стращала Баюна, пока была жива. Но берендеев не случилось, а случился добрый молодец с большими твердыми ладонями, в которых Баюн помещался целиком. Котенок залез к Ивану во двор, — забор-то невысокий, — прибежал на запах щей. Не успел найти, где бы чем поживиться, как его самого нашли. Все, подумал, смерть моя пришла. Однако нет. Хозяин зверям лесным и городским друг оказался. И нисколько не удивился тому, что его гость разговаривает.

— Хочешь, — сказал Иван, — живи у меня. Волкам да медведям не особо сподручно ко мне в гости ходить. А скучновато бывает. С людьми я мало дружу сейчас.

От него, от Ивана, Баюн и узнал про Заморье, про королевства, про то, какие Горох с Дадоном гадюки. Слушал, раскрыв рот. Народ Ивановы проповеди осмеивал. Мол, стародавней династии отщепыш, а по-западному — бастард, престола ему не видать, вот и злословит, завидует. Иван же отвечал так: вам какая разница, кто говорит, если говорят правду? Я вам сердца застывшие, в тепловатом сале покоя утопленные, будоражу, вы вину свою чуете, вот и ищете, как вы меня охаять. Вас хоть сам Светлый Князь упрекай, вы и у него в глазах будете соринки искать.

Сторонников у царевича немало было, да только все тайных. Потому что противники кричали громче. А вскоре и вовсе стало опасно быть по его сторону. Гонения начались. Все Ивановы друзья кто куда разъехались, а кота своего, подросшего уже, он отдал старой подруге Ягжаль, чтобы увезла от беды. Та скрывается далеко, не найдут.

— Мне сейчас за пределы царства не выехать, — сказал Иван, наливая Баюну молока. — Царь Горох указ уже издал, Ивана-Царевича не выпускать. С другом по старинке общаемся, голубями.

— Как его зовут-то, друга? — спросил Баюн, лакая.

Иван-Царевич покосился по сторонам и шепнул Баюну на ухо:

— Финист — Ясный Сокол.

— Как?! — поперхнулся кот. — Тот самый...

Иван прижал палец к губам.

— Тихо! Тут и у стен уши, и у дверей, и у мух с тараканами!

— И что он говорит? Серый Волк про ключи какие-то...

— Долгая это история, котик. Вот ты ученый. А скажи, тебе известно, что имеют в виду, когда говорят: «ты знаешь кто», «ты знаешь что»?

Баюн занялся рыбой.

— Это государственная тайна, — сказал он с набитым ртом. — Поэтому ее никто не называет, чтобы не знали. Толком никто и не знает. Считается, что прежде Тридевятым правили темные цари, которые молились Нави, а народ страдал. Потом что-то случилось — та самая тайна. И царем стал скоморох Бориска. Потом был царь Дадон. Сейчас Горох. Ну а «ты знаешь кто» — это, видимо, те самые цари. Ведь их имена везде вымарали.

— Нет, Баюн, — сказал Иван. — Ни при чем тут цари. Они и вправду были сволочами теми еще. Но раньше все было другое. Этого-то знать и нельзя. Вот откуда у нас яблочки-дальнозоры? А мечи-кладенцы, а ковры-самолеты? Да тот же крылатый корабль — кто его придумал? Не Горох ведь со своими прихлебателями, он его только утопить смог. А почему старые книги печатные, а нынешние — рукописные? А Змея-Горыныча кто приручил и как? Я когда был маленьким, я еще самокатную повозку видел. Но ее Горох запретил. Мы так шутили: наверное, чтобы на ней никто отсюда не уехал. Помню лубок такой — повозка эта, а в ней свинья сидит, и подпись: «Я покидаю родину-матушку, купив прекрасную самокатку». Финист говорил, что есть в царском тереме тайная палата, а там — и самокатка, и пищали, что огнем плюются, и соколы железные всевидящие, и бронь легкая, как перышко, и зеркало, которое сказки показывает, и печь, которой дрова не нужны... Все эти чудеса нам должны были достаться, а достались Гороху.

— Так что же, — сказал Баюн, — выходит, если цари были все-таки злые, то это их боги пекельные хорошие? Что-то запутал ты меня, Иван.

— Не были они, котик, ни хорошими, ни особо плохими. Бог и Навь, и Правь создал, чтобы как раз между ними люди жили. Темные цари, конечно, совсем свет в Тридевятом задушили. Но даже Навь людей почем зря не губит, потому что без нас не простоит. А то, что сейчас у нас есть и будет — хуже Нави.

Баюн, закончив трапезу, лег и поджал лапы. Ему хотелось замурлыкать, задремать, но любопытство не давало.

— Заморье — слуги зла. Страшного зла, страшнее, чем пекельные боги. Все царство пекельное зубами скрипит, но под это зло прогибается. И не только Навь — вся заморская нечисть, вся королевская, вся басурманская, залесская, берендейская у этого зла в рабах. Имен у него много. Я его зову попросту Черным Князем. А Финист — Вием.

Словно ледяной ветер дохнул в горнице от этого имени. Баюн поежился.