Наталья Егорова - Игрушка детского бога

Напоследок вздохнул глубоко и спросил про умоломку.

И глаза открыл.

Ничего Фарел не услышал. Просто вдруг захотелось потянуть за оранжевый кубик, что торчал сбоку. А потом повернуть черную детальку. И еще красную поставить сбоку.

И еще - лизнуть блестящую поверхность головоломки. Такая она была гладкая под пальцами, как спелая ягода.

Он и лизнул.

Никому потом не рассказывал. Даже Найре.

Поставил, как хотелось. А тут еще и коричневая загогулина сбоку обнаружилась, потом длинный белый кубик сверху повернулся.

Складывал Фарел умоломку, будто кто его под руку подталкивал. Может, это и называли "с детским богом разговаривать"?

Эту штучку сюда хочется, а вот эту повернуть. Стало Фарелу так легко, так радостно, будто сам глаз Аша в душу заглянул. Встал на место последний черный кубик, и тут словно задрожала башня, мелко, как рябь по воде идет. И вздохнула напоследок.

Смотрит Фарел, а головоломка в картинку сложилась: понизу и сверху будто море, а посередине кто-то непонятный. То ли оккулья морда с черными глазами, то ли лодка такая чудная. А может, и вовсе Хур из воды поднимается, рожу страшную кривит.

Сложил Фарел умоломку.

Признал его детский бог.

***

Дно прошуршало по песку, лодка накренилась. Замёрзший Фарел тяжело вывалился в мелкую воду.

Холодом плеснуло прямо в сердце.

Отец стоит на берегу, а вон и мать. Кё Хораса опирается на кривую палку, глубоко ушедшую в песок. Там Горей и Родка - вернулись раньше него. Фарел обернулся к морю: вдалеке покачивались на волнах раз, два... все четыре оставшиеся лодки.

Благодарение Ашу, на этот раз вернулись все.

Отец жестко ткнул в плечо:

– Мужчина.

Сквозь близкие слезы улыбалась мать.

А там, в стороне, неужели Найра? А ведь точно: прячет глаза, корзина с рыбой в руках. Горячая волна прихлынула к щекам, растеклась по телу. Пришла все-таки.

Они давно уже не разговаривали. Кажется, целую жизнь.

Что с того, что Фарел за десять весен четырежды собирал умоломку? Что ходил на отцовской лодке и помогал тянуть здоровенного тенца. Что с того, что выловленная оккула чиркнула по его груди шершавым хвостом, едва не отправив за борт, и оставила на память неровный шрам.

Чудилось: чем больше из кожи лезет Фарел, тем пуще сторонится его Найра, смотрит мимо и брови хмурит. И наоборот, стоило не получиться головоломке, Найра словно ласковее становилась.

Чудилось ли?

Прошлым летом он застал её возле Ашевой башни: Найра как раз забрала горшок с орнаментом и седую беранью шкуру. Оккеан шумел и терзал берег, вгрызаясь в песок, переворачивая камни.

– Найра, постой!

Остановилась, глянула испуганно и отвела глаза.

– Послушай, Найра, - воздух был горячим и липким, язык с трудом ворочался во рту, - хочешь, я привезу тебе оккульих зубов, когда мы снова пойдём за рыбой?

Она обхватила обеими руками горшок, словно спряталась за ним от Фарела.

– Или хочешь, я поймаю тебе рыбу-радугу? Может быть, если её высушить, ты сможешь...

– Я вообще не хочу, чтобы ты уходил в оккеан, - прошептала она еле слышно.

Фарел запнулся.

– Почему?

– Потому что за тебя боюсь, - быстро заговорила Найра, глядя в землю. - Когда ты в оккеан уходишь, я будто теряю что. Всё думаю: вдруг тебя оккула съела.

– Так не съела же, - растерялся Фарел.

– А вот у сестры мужа съела! - в голосе Найры зазвенели близкие слёзы. - И у рыжей Хоны съела! А у Алариного мужа ноги откусила, так он ещё две зимы мучался, пока помер. А я так не хочу! Не хочу бояться.

Фарел непонимающе смотрел в её пылающее лицо.

– Ты всегда хочешь первым быть. Всюду. Чтобы говорили: вон Фарел идёт, он самый смелый, самый сильный. Он таном будет. А я не хочу мужа-тана. Я хочу живого и с ногами!

– Ну... не ягоды же собирать.

– Зачем ягоды? Можно ножи делать, - горячо заговорила она, - клювы для стрел - тоже нужная работа. Вот Карак, например...

– Ах, Карак! - вся кровь бросилась в лицо Фарелу. - Карак ни разу не сложил умоломку!

– А может, её и не надо складывать? - в запале выкрикнула девушка. - Может, волну вообще кё выдумала!

Фарел вспомнил долгий вздох башни.

– Не выдумала. Мой отец видел волну. И лучше быть безногим, чем трусом.

– Лучше быть трусом, чем дураком! - крикнула Найра и уронила горшок.

Раскрашенные черепки раскатились по мелкой гальке. Фарелу показалось, он сам разбился вместе с горшком.

До ночи Фарел сидел на берегу. Волны лизали его ноги; издеваясь, скалился Хур, а он чертил на песке невидимые в темноте закорючки и думал.

Разве это плохо - хотеть быть первым?

А хотеть спасти селение от волны - плохо? Если он это может? Если детский бог отвечает ему?

Его отец всю жизнь ходит в оккеан, мать ждет на берегу. Она никогда не говорила так...

Внутри точно ворочался раскаленный шипастый клюв.

Его мать никогда не сказала бы так.

***

Старая кё Хораса поставила на очаг горшок с супом. Красивый горшок: только Найра умеет так сплести глаза Аша и ягоды в один орнамент. А какие украшения делает она из деревянных и костяных бусин! Мастерица.

Жаль... Они с Фарелом были бы славной парой.

А вот и он - бледный, словно море.

– Я хочу сложить умоломку.

Старуха покачала головой.

– Я хочу сложить умоломку, - с нажимом повторил он. - Я знаю, ее до сих пор не собрали. Волна близится.

Кё Хораса невозмутимо помешивала суп.

– Я не запрещаю тебе подняться в башню. Чего же ты хочешь от меня?

– Смолу. Ту, что помогает говорить с детским богом.

– Детский бог больше не для тебя, Фарел. На пути безмолвия ты пробовал смолу в последний раз.

Фарел готов был взвыть. Это же глупо, это бессмысленно - запрещать ему!

– Мне нужна смола.

Старуха молчала.

– Где она? Где?

Он будто клещами вцепился в костлявые старческие плечи и затряс. Но блеклые глаза кё смотрели так же безмятежно.

– Я не дам тебе смолу, Фарел. Ее могут жевать только дети. Ты больше не ребенок.

Фарел разом опустился на циновку, остановившиеся глаза смотрели в огонь.

– Чего ты хочешь, старая кё? Чтобы селение смыло волной? Чтобы здесь не осталось ни дома, ни лодки? А ведь я могу собрать умоломку.

– Нет...

Яростный взгляд заставил ее отшатнуться.

– Фарел, Фарел... - с упреком произнесла она. - Почему ты не хочешь слышать? Дети жуют смолу и говорят с детским богом. Взрослые жуют смолу и дуреют, как бераны весной. Ты ведь помнишь кривого Яхора…

– Если детский бог не понимает, с кем говорить, он просто глуп!

– Фарел!

Он сжимал и разжимал кулаки, пытаясь выровнять дыхание. Мальчик, так быстро ставший мужчиной. Мужчина, слишком недавно говоривший с детским богом.