Питтакус Лор - Сила шести

Я снова прокручиваю экран, чтобы посмотреть на изображение Джона, и, когда мы встречаемся взглядами, мои руки начинают трястись. Его глаза… даже на этой зарисовке они кажутся знакомыми. А откуда еще я могу их знать, как не из растянувшегося на год путешествия с Лориен на Землю? Теперь никто не сможет меня убедить, что он не один из шести оставшихся Гвардейцев, выживших в этом чуждом мире.

Я откидываюсь на спинку стула, сверкая глазами. Как бы я сама хотела отправиться на поиски Джона! Конечно, Джон и Генри Смиты могут ускользнуть от полиции — они прячутся уже одиннадцать лет, так же, как мы с Аделиной. Как я могу рассчитывать отыскать его, когда на его поиски поднялся весь мир? Разве может кто-нибудь из нас надеяться, что мы воссоединимся?

У могадорцев везде есть глаза. Я не знаю, как они отыскали Первого и Третьего, но уверена, что Второго они засекли из-за записи в блоге, которую он или она написала. Я увидела запись, а потом пятнадцать минут сидела и думала, как ответить, чтобы себя не выдать. Сообщение было туманное, но для тех из нас, кто его видел, вполне ясное: «Девять, теперь восемь. Остальные, вы здесь?» Его поместил некто, назвавшийся Вторым. Мои пальцы оказались на клавиатуре, и я набрала короткий ответ, но не успела я нажать кнопку отправки, как страница обновилась, — кто-то опередил меня с ответом.

«Мы здесь», — было сказано в нем.

У меня отвисла челюсть, я в полном шоке уставилась на экран. От двух этих коротких записок во мне поднялась волна надежды, но, пока мои пальцы набирали другой ответ, мои ступни начали светиться ярким светом, а до ушей донеслось шипение горящей плоти, а потом сразу нахлынула жестокая боль — такая сильная, что я упала на пол и корчилась в агонии, сдавленным криком призывая Аделину и прикрывая руками лодыжку, чтобы больше никто ее не увидел. Когда Аделина пришла и поняла, что случилось, я указала ей на экран. Но он был пуст: оба сообщения были удалены.

Я отвожу взгляд от знакомых глаз Джона Смита на экране. Рядом с компьютером стоит маленький, всеми забытый цветок. Он поник и зачах, сжался до половины своего нормального размера, листья по краям стали коричневыми и ломкими. Несколько лепестков упали и теперь лежат на столе рядом с горшком, сухие и сморщенные. Цветок еще не умер, но дело идет к тому. Я наклоняюсь к нему, беру в свои ладони, придвигаюсь лицом так, что мои губы касаются листьев, и обдаю его горячим дыханием. У меня по спине пробегает ледяной холод, но взамен в маленький цветок врывается жизнь. Он пружинисто распрямляется, листья и ствол наливаются зеленью, вырастают новые лепестки — сначала бесцветные, но постепенно становящиеся ярко-фиолетовыми. У меня появляется озорная улыбка при мысли о том, как бы повели себя сестры, увидев такое. Но я им такого не покажу. Это было бы неправильно истолковано, а я не хочу, чтобы меня выбросили на мороз. Я еще к этому не готова. Скоро буду готова, но не сейчас.

Я выключаю компьютер и спешу обратно в постель, а в голове крутятся мысли о Джоне Смите, который где-то далеко.

«Будь осторожен и скрывайся, — думаю я. — Мы еще отыщем друг друга».

3

Меня настигает низкий шепот. Голос звучит холодно. Я не могу двигаться, но напряженно слушаю.

Я больше не сплю, но при этом и не бодрствую. Я парализован, и мои глаза ничего не видят в непроглядной тьме номера мотеля. Над моей кроватью возникает видение, и я чувствую волнение, которое напоминает то чувство, что я испытал в тот момент, когда в Парадайзе, штат Огайо, мои ладони зажгло мое первое Наследие — Люмен, Свечение. Тогда еще был Генри, он еще был жив. Теперь Генри нет. И он никогда не вернется. Даже в таком состоянии я не могу отрешиться от этой горькой реальности.

Я полностью вхожу в видение надо мной, прорывая тьму светящимися ладонями, но свет поглощают тени. А потом я резко останавливаюсь. Наступает полная тишина. Я протягиваю перед собой руки, но они ни до чего не дотрагиваются, мои ноги отрываются от пола, и я парю в огромной пустоте.

Снова слышен шепот на языке, который я не распознаю, но каким-то образом понимаю. Слова произносятся с большим волнением. Тьма уходит, уступая место серому, а потом белому — причем такому яркому, что мне приходится щуриться. Легкая дымка передо мной рассеивается, открывая просторную комнату со свечами вдоль стен.

— Я… Я просто не понимаю, что пошло не так, — слышен явно потрясенный голос.

Помещение длинное и широкое, размером с футбольное поле. Едкий запах серы разъедает мне ноздри и заставляет слезиться глаза. Воздух густой и горячий. А потом в дальнем конце зала я вижу их: две фигуры, окутанные тенью, одна гораздо больше другой — и даже на расстоянии чувствуется исходящая от нее угроза.

— Они сбежали. Каким-то образом они сумели бежать. Я не знаю как…

Я двигаюсь вперед. Я спокоен — так бываешь спокоен во сне, когда понимаешь, что спишь и на самом деле тебе ничего не угрожает. Шаг за шагом я приближаюсь к растущим на глазах теням.

— Все были убиты, все. И вместе с ними три пайкена и два краула, — говорит маленький большому, суетливо подергивая руками. — Они были у нас в руках. Мы почти… — говорит он, но другой его обрывает. Он всматривается, чтобы увидеть то, что уже почувствовал. Я останавливаюсь и стою неподвижно, затаив дыхание. Однако он обнаруживает меня. У меня по спине пробегает дрожь.

— Джон, — говорит кто-то. Голос слышен, как отдаленное эхо.

Большая фигура идет ко мне. Он возвышается надо мной — шестиметровый, мускулистый, с рубленой челюстью. В отличие от других, у него не длинные волосы, а коротко остриженные. Смуглая кожа. Он неотрывно смотрит на меня, медленно приближаясь. Девять метров, потом шесть. Он останавливается в трех метрах. Мой кулон становится тяжелым, и цепочка врезается в шею. Я замечаю, что его шею обвивает огромный фиолетовый шрам.

— Я ждал тебя, — говорит он ровным и спокойным голосом. Он поднимает руку и из ножен за спиной достает меч. Меч сразу оживает, но сохраняет форму, хотя металл становится почти жидким. Рана в плече, полученная от брошенного солдатом кинжала во время битвы в Огайо, взрывается болью, словно в меня вновь вонзаются кинжалы. Я падаю на колени.

— Давно не виделись, — говорит он.

— Не знаю, о чем ты, — отвечаю я на языке, на котором никогда прежде не говорил.

Я хочу немедленно покинуть это место, где бы оно ни было. Я пытаюсь встать, но такое впечатление, что я вдруг прирос к полу.

— Неужели? — спрашивает он.

— Джон, — снова слышу я откуда-то издалека. Могадорец, кажется, не слышит. В его взгляде есть нечто такое, что не позволяет мне отвести от него глаза.