George Martin - Танец с драконами

Вдалеке завыл волк.

Варамира пробила дрожь. Он узнал этот вой, так же как Комок когда-то узнавал голос своей матери.

«Одноглазый». Самый старший из трёх, самый крупный и свирепый. Охотник – более поджарый, быстрый и молодой, а Хитрюга – коварнее, но оба боялись Одноглазого. Старый волк был бесстрашным, безжалостным и диким.

Умерев в теле орла, Варамир потерял власть над другими своими зверьми. Его сумеречный кот убежал в лес, а белая медведица набросилась с когтями на стоявших поблизости людей, успев разорвать четверых, пока её не закололи копьём. Она убила бы и Варамира, окажись он рядом. Медведица ненавидела его и приходила в ярость каждый раз, когда варг надевал её шкуру или забирался ей на спину.

А вот его волки...

«Мои братья. Моя стая».

Много ночей подряд он спал среди них, его окружали их мохнатые тела, помогая сохранить тепло.

«Когда я умру, они съедят меня и оставят только кости, которые оттают из-под снега с приходом весны». – Эта мысль странным образом утешала. В прошлом волки Варамира частенько приходили к нему за едой – и вполне естественно, что он, в конце концов, накормит их ещё раз. Он вполне может начать свою вторую жизнь, обгладывая тёплую мёртвую плоть со своего собственного трупа.

Из всех зверей проще всего привязать к себе собак. Те живут так близко к людям, что и сами становятся почти что людьми. Вселиться в собаку, надеть её шкуру – всё равно что обуть старый разношенный башмак из мягкой кожи. Башмак по своей форме уже готов принять ногу, и собака готова принять ошейник – даже если ошейник невидим для глаз. С волками труднее. Человек может подружиться с волком, даже сломить его волю, но никому не под силу приручить его полностью.

– Волки и женщины вступают в супружество раз и навсегда, – не раз повторял ему Хаггон. – Ты вселяешься в волка, и это как брак. С этого дня волк – часть тебя, а ты – его часть. Вы оба меняетесь.

С другими зверями лучше не связываться, считал охотник. Коты самодовольны, жестоки и в любой момент готовы на тебя броситься. Лоси и олени – добыча для хищников: если носить их шкуру слишком долго, даже отчаянный храбрец станет трусом. Медведи, вепри, барсуки, хорьки... Хаггон всего этого не одобрял.

– Ты никогда не захочешь носить эти шкуры, мальчик. Тебе не понравится то, во что они тебя превратят.

По его словам, птицы были хуже всего.

– Человеку не следует покидать землю. Проведи слишком много времени в облаках – и не захочешь возвращаться обратно. Я знавал оборотней, что пробовали вселяться в ястребов, сов, воронов. Потом даже в собственной шкуре они становились безразличны ко всему и только пялились в треклятые небеса.

Впрочем, так считали далеко не все оборотни. Как-то, когда Комку было десять, Хаггон сводил его на сборище себе подобных. Больше всего в кругу было варгов – волчьих братьев, но оборотни показались мальчику куда интереснее и захватывающе. Боррок так походил на своего вепря, что ему только клыков не доставало, у Орелла был орёл, у Вереск – её сумеречный кот (стоило Комку его увидеть, как он захотел сумеречного кота и себе), у Гризеллы – козы...

И никто из них не обладал силой Варамира Шестишкурого, даже сам Хаггон, высокий и мрачный, с грубыми, как камень руками. Охотник умер, обливаясь слезами, после того как Варамир отобрал у него Серую Шкуру, прокатился в теле волка и заявил, что забирает зверя себе.

«Не достанется тебе второй жизни, старик».

Тогда он величал себя Варамиром Троешкурым. Серая Шкура стал четвёртым, хотя старый волк был хил, почти беззуб и вскоре умер вслед за Хаггоном.

Варамир мог вселиться в любого зверя, в какого хотел, подчинить его своей воле, сделать его тело своим собственным, будь то собака или волк, медведь или барсук...

«Репейница», – подумал он.

Хаггон назвал бы это мерзостью, страшнейшим грехом на свете, но Хаггон мёртв, съеден и сожжён. Манс бы тоже его проклял, но Манс или убит, или попал в плен.

«Никто не узнает. Я стану Репейницей-копьеносицей, а Варамир Шестишкурый умрёт».

Он подозревал, что вместе со старым телом лишится своего дара, потеряет своих волков и проживет остаток жизни костлявой бородавчатой бабой... но он будет жить.

«Если она вернётся. Если у меня хватит сил с ней справиться».

У Варамира закружилась голова, и он обнаружил, что стоит на четвереньках, сунув руки в сугроб. Он зачерпнул пригоршню снега и сунул в рот, растёр по бороде и растрескавшимся губам, всасывая влагу. Вода оказалась такой холодной, что он еле заставил себя её проглотить, и вновь осознал, что весь горит.

От талого снега ему только больше захотелось есть. Желудок требовал еды, а не воды. Снегопад прекратился, но поднялся ветер, который наполнил воздух снежной крупой, хлеставшей Варамира по лицу, пока тот пробирался через сугроб. Рана в боку то открывалась, то закрывалась вновь. Добравшись до чардрева, он нашёл упавшую ветку – достаточно длинную, чтобы послужить ему костылём. Тяжело опираясь на палку, Варамир поковылял к ближайшей хижине. Может быть, жители, убегая, что-нибудь забыли... куль с яблоками, кусок вяленого мяса – что угодно, что помогло бы ему продержаться до прихода Репейницы.

Варамир почти добрался до хижины, когда костыль надломился под его весом, и ноги подкосились.

Варамир не мог сказать, как долго он пролежал, марая снег кровью.

«Меня засыплет снегом».

Тихая смерть.

«Говорят, замерзающие, перед самым концом чувствуют тепло – тепло и сонливость». Хорошо будет снова ощутить тепло, хотя обидно, что он так никогда и не увидит зелёные земли и жаркие страны за Стеной, о которых пел Манс.

– Таким, как мы, не место в мире за Стеной, – говаривал Хаггон. – Вольный народ хоть и боится оборотней, но уважает, а к югу от Стены поклонщики ловят нас и потрошат, как свиней.

«Ты предостерегал меня, – думал Варамир, – но ты же и показал мне Восточный Дозор». Ему было тогда десять, не больше. Хаггон выменял у ворон дюжину ниток янтаря и полные сани пушнины на шесть бурдюков вина, кирпич соли и медный котелок. В Восточном Дозоре торговать было лучше, чем в Чёрном замке – сюда приходили корабли, груженые товарами из сказочных земель за морем. Среди ворон Хаггон был известен как охотник и друг Ночного Дозора, и они охотно слушали вести, которые тот приносил из-за Стены. Некоторые знали, что он оборотень, но открыто об этом не говорили. Там, в Восточном Дозоре у Моря, мальчик, которым он когда-то был, начал грезить о тёплом юге.

Варамир чувствовал, как у него на лбу тают снежинки.

«Это не так страшно, как сгореть заживо. Дайте мне уснуть и больше не проснуться, дайте мне начать мою вторую жизнь».