Макс Фрай - ПрозаК

Черт его знает, родился ли Шандор в рубашке, или же, наоборот, довлел над ним тяжелый рок, только его не убило. Он получил пару пуль и потерял сознание.

Очнулся уже в ежовых рукавицах СМЕРШа.

Как говорится, опустим, право, завесу жалости над этой сценой.

Была кровь и боль, а если вам нужны подробности — почитайте что-нибудь вроде "Молота ведьм" или Яна Потоцкого.

Прошло четыре дня. Шандор числился в пропавших без вести; немцы понемногу отступали.

Как говорится — "с ожесточенными боями".

И тут из зелено-бурой азиатской орды перед изумленными арийцами возник страшный призрак. Был он бледен и небрит, весь в синяках и ссадинах; раны его сочились сукровицей, а в глазах застыло отчаяние.

Аппариция сия рванула вперед по кочкам, воронкам и брошенным окопам, преследуемая ожесточенным огнем легкого стрелкового оружия коммунистов, — и не зацепило ее, как призраки неуязвимы есть для пуль, и добралась она к своим условно-жива и в последние полчаса невредима, и завопила от счастья диким голосом, и ударилась оземь бездыханна.

Это был Шандор Дебречени. Его не отправили в тыл, не расстреляли, и как-то же удалось ему бежать, удалось добраться до фронта и перейти его. Не изловили, не подранили — дошел до своих.

И угодил прямо в ласковые руки отряда эсэсовцев. Оправясь от ошаления, те особо разбираться не стали и сломали Шандору еще пару ребер.

Но СС, знаете ли, это все-таки не СМЕРШ, — их параноидальные задвиги несколько сдерживались знаменитым Дойче Орднунгом. Шандору впору бы назначить этого Орднунга главным божком своего личного пантеона, поскольку только благодаря ему он и остался жив еще на некоторое время. (Чему в тот момент не очень-то обрадовался.)

Конечно же, на орехи ему перепало, что вашей белочке; церемониться с потенциальным диверсантом никто не собирался — не то было время. Но все ж командир подразделения — их славное штурмбанфюрерство — сделал запрос, озаботился прояснением ситуации, а установив факты с некоторой степенью достоверности, даже и соизволил принести Шандору извинения за некоторую несдержанность своих людей: "Но, герр капитан, вы, я надеюсь, понимаете, что рисковать мы просто не имеем права — слишком многое поставлено на карту".

Шандора наскоро заштопали, и в октябре сорок третьего он вернулся в свою эскадрилью. Больше не летал: «Kokuszdio» уже отбывал с фронта. Восемь из двенадцати «Штук» были потеряны, в живых остались всего пятеро из летного состава. Скорее, четверо. Эйфория побега прошла у Шандора в первые же мгновения пребывания у эсэсовцев, — и отнюдь не из-за одних лишь вдумчивых арийских побоев, — да так и не вернулась. Даже самая простая радость быть живым, даже самое естественное для него — желание летать — и те не появлялись больше. Он валялся на койке куском мертвечины, и с извращенным удовольствием ощупывал грубый надлом внутри себя.

Ему казалось, что капитана Шандора Дебречени кто-то убил.

Сержант Советской Армии Алексей Корчук был скорее оптимистом.

— Теперь фашистам пизда! — любил говаривать он на привале своим боевым товарищам.

— Базара нет, — степенно подтверждали боевые товарищи, воспринимая внутрь комиссарские сто.

Двадцать четвертого декабря капитан Шандор Дебречени повесился.

Какой-то летеха пошел в нужник, через полминуты прискакал назад оглашенный, и: "Шандор! Шандор!" — глаза страшные, кричит, объяснить не может. Побежали, там висит, дергается, дерьмо в сапог стекает. Синий.

Ну, срезали, позвоночник цел оказался.

Выкарабкался. В полку много об этом говорили. То «трус», то «сломался», — то "что же, прав он". Всякое говорили, и злословили, и сочувствовали.

Шандор в это время опять лежал в лазарете. Он твердо решил, что когда его отпустят — убьет себя, только на этот раз будет рассчетливей. После этого, — по его мнению, действительно стыдного, — эпизода он даже в полк возвратиться не мог.

Не срослось. Шандору вообще не сильно везло в реализации его планов. То ли пресловутый хаос войны, то ли наследственное что-то — неумение предвидеть и создавать собственное будущее. Но только никак ему не получалось жить (и умирать) по задумке.

Прямо из госпиталя Шандора под конвоем доставили к генералу от авиации Вальтеру Гофману. Трое сопровождающих были вежливы, корректны, предупредительны, и больше походили не на тюремщиков, а на добрых дурдомовских санитаров. Шандора это задевало, но он делал скидку на то, что по какой-то неведомой причине жизнь его стала цениться в высших эшелонах.

В тряском фургоне до летного поля, затем ночной перелет на транспортном «Хенкеле», поездка по берлинским пригородам в черном «хорьхе» с занавешенными окнами. И вот уж он — почетный пленник либо хранимое сокровище — вступает в скромный кабинет человека, имевшего славу гениального до безумия.

Гофман выглядел отошедшим от дел старичком. Маленький, плешивенький, весь какой-то дрожащий, с мышьим личиком и просительной улыбкой, никак не подобающей генералу непобедимого рейха; военная форма висела на нем мешком, и был он тут совершенно, как сказали бы англичане, out of place.

— Здравствуйте, здравствуйте, капитан! Очень наслышан о вас, очень наслышан! — Гофман с энтузиазмом вскочил из-за письменного стола и подбежал к гостю, виляя, как под пулеметным огнем.

И вот же за этой несерьезной, неловкой даже повадкой Шандор — невеликий знаток душ человеческих — мгновенно и безошибочно угадал настоящего генерала Гофмана.

Да он и не скрывался. Повадка та — так, игрушка, мишура.

Гофман не был полководцем (это искусство вообще его не занимало). Но исключительную свою внутреннюю энергию он направлял на развитие самых разнообразных прожектов — и всегда доводил их до триумфального завершения. Вопреки всем и всяческим прогнозам.

Такое качество принесло ему протекцию человека, противится которому в открытую не смел никто. Что Вальтера Гофмана несказанно радовало, ибо он был рыбой крупной, хищной, но находился в окружении сущих акул, если не левиафанов.

Его прототип сверхтяжелого цеппелина на реактивной тяге произвел настоящий фурор в научно-технических кругах третьего рейха. И хотя на данной стадии технологического развития получить практическую выгоду от такой разработки не представлялось возможным, все соглашались, что в самом недалеком будущем подобные машины будут царить во пятом океане.

— Вальтер, я, право, не понимаю до сих пор, как же вам это удается? — спрашивал Гофмана один из поклонников-соперников-врагов.

— Ах, мой милый Августин! — отвечал тот с несколько ядовитой улыбкой. — Работать, работать и не жалеть никаких сил на достижение поставленной цели.