Елена Хаецкая - Искусница

— Когда-то у меня был шут, — сказал Моран, подходя ближе к девушке. — Носил пестрые тряпки и кривлялся. Я его баловал, в основном для того, чтобы досадить родственникам. Они-то его терпеть не могли. И вот однажды, после какой-то особенно идиотской остроты, мой дядя Джурич не выдержал, схватил шута, скатал его в шар и выбросил в реку.

Девушка продолжала безмолвно взирать на Морана.

Он пояснил:

— Человека очень легко скатать в шар. Знаешь — вот так, как пластилин…

Он показал — как.

— Вы перчатку уронили, — холодно произнесла девушка.

— Спасибо. — Не сводя с нее глаз, он наклонился за перчаткой и снова выпрямился.

Она отвернулась, уставилась на комок спутанных ниток. В них действительно еще много оставалось от нее самой, от ее рук, от ее дома. Моран из деликатности не смотрел туда, иначе он слишком многое узнал бы об этой девушке — мириады милых бытовых мелочей, которые слишком интимны, слишком малы, слишком тихи, чтобы служить объектом чужого внимания.

Поэтому Моран подошел к девушке вплотную и навис прямо над ее русенькой, припорошенной снегом макушкой. И вдруг Моран разглядел крохотные капельки растаявших снежинок на тонком проборе, разделяющем волосы ровно пополам, по справедливости, на две аккуратные косички. От вида этих капель у Морана в глазах помутилось и, прежде чем он сообразил, что делает, он высунул свой длиннющий троллиный язык и быстро подобрал с головы девушки несколько капель.

Следует отдать ей должное, она даже не вздрогнула.

— Ой, — сказал Моран, отступая на шаг и позволяя ей увидеть свое смущение, — ой, я, кажется, увлекся.

— Кто вы? — спросила она.

— Джурич Моран.

— Мне ваше имя ничего не говорит, — отрезала девушка.

Моран вздохнул.

— С одной стороны, это даже удобно — быть таким безвестным. Потому что можно оставаться самим собой, и ничего тебе за это не будет. Но с другой…

Он махнул рукой.

Девушка посмотрела на него без интереса и повернулась, чтобы уйти. Одним прыжком Моран преградил ей путь.

— Ты куда?

Она пожала плечами.

— Вам-то что? Я тоже могу оставаться собой. Уж не вам отнимать у меня такое право. — Она сжала кулачок, но втайне, прижимая руку к боку, а не грозя, и Моран понял, что сердится она не на него.

Он наклонился, заглянул в ее глаза.

— Ты совсем меня не боишься.

— Вот еще, — фыркнула она.

— Это потому, что ты разгневана, — сказал Моран задумчиво. — Гнев превращает человека в раскаленный нож, а весь мир вокруг него — в масло. Ну, знаешь, такое твердое, которое в пачках продается, а не в бутылках.

Она засмеялась. Это вышло совсем неожиданно.

— Мне кажется, что я вижу сон, — сказала она.

— Мне тоже порой так кажется… — признался Моран. — Как тебя зовут?

Конечно, Диана сразу же и наотрез отказалась пойти на квартиру к этому Морану, чтобы выпить у него чаю, согреться и поговорить о несправедливости мироздания. Но на маленькое кафе согласие дала, и Моран протащил ее по набережной канала почти десять кварталов, прежде чем отыскал подходящее. Девушка молчала, позволяя ему бормотать: «Здесь, вроде, ничего… а, нет, тут курят… Может, это? Лучше бы мы пошли ко мне домой. Зачем тратить лишние деньги, если можно выпить чай без всяких хлопот и розысков, в отличных условиях и к тому же в таких чашках, какие тебе нравятся, а не в таких, какие подадут…»

— Джурич Моран, — сказала наконец Диана, — вам никто не объяснял, что здравомыслящие девушки не ходят в гости к незнакомым мужчинам?

— Это кто здесь здравомыслящая девушка? — возмутился Моран. — Уж в любом случае не я!

Диана нахмурилась.

— Ладно, — сказал Моран примирительным тоном, — я неудачно пошутил. Но тебя тоже трудно назвать здравомыслящей. Немного, знаешь ли, здравого смысла в том, чтобы швыряться цветными нитками, да еще сразу же после того, как выпал безумный снег…

Он вдруг замолчал и задвигал челюстью, как будто спешно пытался прожевать какую-то тайну. Некая мысль сильно поразила его, но высказывать ее вслух Моран не стал. Просто резко оборвал поиски и затащил Диану в первое же попавшееся кафе, где заказал для нее апельсиновый сок, а для себя — колу с коньяком.

— Ну, — сказал Моран, вертя между ладонями высокий стакан, — рассказывай.

— О чем?

— Почему ты бросалась нитками.

— А почему вас это интересует?

— Это было необычно.

Она вздохнула.

— Полагаю, я шла к этому поступку долгие годы…

Быстро оборвав себя, Диана исподлобья глянула на Морана, но он и не думал потешаться. Напротив, кивал с очень важным видом.

— Вещь, которую я уничтожила, — сказала Диана. — Это была вышивка. Я изрезала ее ножницами, а остатки ниток порвала и выбросила.

— Почему? — жадно спросил Моран. — Что тобою двигало?

— Злость, полагаю.

— Да уж, — сказал Моран, — здорово же тебя допекли, если в отместку ты уничтожила настоящую вещь, ручной работы.

Диана дернула уголком рта.

— Мама говорит, что только фирменное может быть настоящим.

— Разве твое — твое личное — это не фирменное твое? — удивился Моран.

Диана пожала плечами.

— Это не профессионально.

— Вообще представление о том, что мир создан для профессионалов, — глубочайшее заблуждение, — сообщил Моран. — В мире всегда есть место и для дилетантов, и для мечтателей. Весь вопрос в том, как расставлять акценты. Или что считать профессионализмом.

— С этого все и начинается, — сказала Диана. — С расстановки акцентов. Мама, например, убеждена в том, что критериев профессионализма ровно два: а) человек должен ненавидеть то, чем занимается; б) человек должен получать за это деньги. Если не соблюдено хотя бы одно из этих условий, значит, мы имеем дело со злостным дилетантом. А все дилетанты подлежат уничтожению. Пулеметным огнем.

— У тебя интересная семья, — заметил Моран. — Ничего удивительного в том, что ты выросла такой необычной.

Диана видела, что он не льстит, и поэтому не смущалась.

— А что было на той вышивке? — спросил он.

— Волшебный лес. Броселианд. Деревья и феи. И цветы.

Описывая погибшую вышивку, Диана поморщилась. Да уж, воспоминаньице.

…Мама ворвалась в комнату, увидела ворох ниток, ножницы, пяльцы, пестрые цветовые пятна на натянутом холсте, — и поднялся крик. «О чем ты думаешь? Выпускные на носу! Хочешь всю жизнь учить старых дев плетению макраме в каком-нибудь захолустном ДК? Ты отдаешь себе отчет? Или ты думаешь, тебя муж будет содержать? Сейчас такие мужчины — их самих содержать приходится…»

Когда речь заходила о чем-нибудь жизненно важном, мама, как правило, не стеснялась в выражениях. И плевать ей было на то, что услышат соседи или отец.