Наталья Михайлова - Королевство белок

Ирица чувствовала душу Береста так же ясно, как чувствовала лес, реку, рост деревьев и камышей, любую птицу в зарослях… Ей было тепло от его объятий.

Еще до полудня они спустились к реке и сели на берегу, постелив плащ. Ирица, обрадованная живой красотой прибрежного камыша, прислонилась головой к плечу Береста. Тот наклонился к ее лицу, касаясь губами ее губ. Ирица потянулась навстречу, ощущая, как их обоих подхватывает поток чувств, с которым оба не совладали.

— Ты моя, Ирица? — только успел спросить между поцелуями Берест, и Ирица успела ответить:

— Твоя!

Берест прижал Ирицу к себе с какой-то неистовой радостью. Только так он мог бы сейчас рассказать ей о своей любви и о том, почему нераздельны будут их судьбы, и почему им хорошо в этом мире. «Ты моя, а я твой», — говорили его объятия и до сих пор неизведанная Ирицей ласка…

Они надолго забыли обо всем мире — а когда снова вспомнили, у Ирицы мелькнула мысль: «Значит, я стала теперь человеческой женщиной?» Берест помог Ирице сесть и подал ленту, которая давно уже соскользнула с ее растрепавшихся волос. Он выглядел смущенным. Ирица встретила его виноватый взгляд сияющими глазами — и тогда Берест тоже улыбнулся. Они обнялись снова. Берест шепнул:

— Теперь ты моя, а я твой.

Иногда Ирица чувствовала себя одинокой. Зоран — тот везде провожал Иллу восхищенным взглядом, а Береста больше заботили насущные дела. Он не умел чувствовать ее душу, как она его, он думал, что и без того все идет ладно. Ирица грустила: ей казалось, он забывает о ней. Но сейчас Ирица с удивлением ощущала его непривычную покорность. Сердце Береста было открыто ей, как на ладони. От реки тянуло ветром. Берест прижал ее к себе крепче, чтобы согреть.

— Теперь и захочешь — а никуда от меня не уйдешь: я твой муж, не пущу! — улыбнулся Берест.

Он шутил, а Ирица думала: «Не пускай…»

В трактире Плаксиного отца Зоран купил вина и прочего, что перечислила ему Илла, и заказал пирог. Решили: это будет свадьба. Берест и Ирица, держась за руки, вернулись с реки. Берест сказал: «Ирица — моя жена». Иллесия разлила по плошкам весь жир и зажгла фитильки. Пусть будет светло. Все равно они скоро уедут из этой норы. Берест с Ирицей стояли посреди каморки. Из-за них никому было не развернуться. Илле показалось, что они тоже светятся. Она засмеялась:

— Садитесь! Смотрите, что у нас есть!

Она стала резать ножом остывший пирог. Зоран так любовался Иллесией, что той опять стало смешно:

— Сегодня еще не твоя свадьба, — она показала Зорану язык, но не удержалась, отложила нож и притянула к себе его косматую седую голову:

— Ты мой прекрасный витязь.

Ирица с улыбкой поглядела на них. Ее волосы, цвета пеньки, были украшены собранными у реки поздними цветами. В сумрачной каморке глаза лесовицы время от времени ярко вспыхивали. Энкино долго присматривался к ней. Еще рассказывая о побеге Береста с каменоломен, Хассем предупредил Энкино: «Ирица — лесовица. Я сам думал, что она Бересту только чудится. А она сбила со следа погоню, рану ему вылечила своим лесным волшебством». Энкино читал про лесовиц, которых в Соверне называли гэльхэ. При свете светильника он различал, что у Ирицы острые, как у кошки, уши. Ирица прятала их под волосами.

У Плаксы Илла выпросила на вечер лютню. Плакса важничал: смотрите, не расстройте струны. Он пел уличные песенки и считался в Богадельне сердцеедом. «Не бойся! — отрезала Иллесия. — Мой братец из Соверна — актер, он сам настроит тебе твою бренчалку!». Теперь Энкино в самом углу каморки старательно настраивал лютню, которую вручила ему «сестрица» Иллесия. Энкино давно не играл, пальцы его огрубели от черной работы. Он неуверенно пробовал то перебор, то аккорд, наклоняя голову к самым струнам.

Ирица подала ему кружку. Энкино осторожно прислонил лютню к стене.

— Я разучился, — растерянно сказал он. — Ничего не получается.

Энкино был задет. Он думал, что сумеет хотя бы хорошо сыграть на лютне на этом маленьком пиру. Здесь никто не слыхал игры артиста, которого бы учили с детства, в ком находили дар. Энкино думал, что заменит музыканта на свадьбе.

Наливая ему вина, Ирица сказала:

— Ты очень устал.

Энкино тревожно повел взглядом вокруг: он не хотел, чтобы ему сочувствовали при всех. Но слова лесовицы, точно каким-то чудом, донеслись только до него. Энкино поблагодарил и отпил вина, чувствуя, что впервые за долгий срок у него на душе теплеет.

Сама Ирица вина не пила. Зато Илла после кружки-другой развеселилась еще больше. Энкино смотрел, как она смеется и болтает, больше всего с Берестом, который, видно, тоже любил посмеяться. Зоран, обняв за плечи Хассема, говорил:

— Ну, выпьем за наше счастье. Ты сам знаешь: человек человеку всегда готов вцепиться в глотку. Всегда, кто слабее, над тем люди измываются, кто не может ответить — тот за всех и отвечает. Пословица такая есть: правду свинья съела. Я ходил по дорогам и думал: зачем жить на свете? Все равно — либо самому мучиться, либо смотреть на чужие муки. И ничего нельзя поделать, потому что правда у одних, а сила у других. А теперь я вижу, что есть еще правда на свете, и ты, и вы все — моя правда. С этих пор мы хорошо заживем, не так, как раньше, а как бы одна семья.

Хассем сначала улыбался рассеянной улыбкой, а потом сжался, втянул голову в плечи, и Энкино в свете фитильной лампы разглядел, что на его щеках блестят дорожки слез. Хассем вдруг неловко уткнулся Зорану в плечо, как будто отцу, и плечи у него вздрагивали. Берест и Илла, похоже, ничего не заметили — они перешучивались между собой. Илла воскликнула:

— Ну, братец, когда же ты нам сыграешь? Налейте ему еще вина, а то он никак не наберется смелости!

Берест наполнил опустевшую кружку. Энкино выпил ее до дна и отставил в сторону.

— Я спою песню, — сказал он, снова беря в руки лютню; на этот раз она зазвучала под его пальцами гораздо увереннее. — Эту песню я много раз слышал на родине, а здесь, в Анвардене, перевел.

Корень и крона — это вечные стражи,свидетели обещанийтех, кто назначил встречи,тех, кто надеется вновь отыскать пропажучерез эпоху-другую,однажды под вечер.

Корень и крона — место для новой встречивсех, кто не встретился в жизниили расстался рано.Корень и крона — навек этим знаком отмеченпуть наш в поиске Дома,дорога в плену тумана.

Корень и крона — как бы ни мчалось время,вечно печаль и разлукуНесут нам его законы.Но несомненно: мы свидимся снова со всеми,кого мы когда-то любили,там, у Корня и Кроны.

У Энкино замерло сердце: спел, не сбился!..