О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— До поры сиди тихо! Увидишь, Джога, что дело плохо — тогда вступись за меня, ну и там… что умеешь… А покуда я сам попробую. Точно, что секира хорошая?

— Добрая человеческая секира, без изъянов. Ну, не гномьей ковки, разумеется, и не Вараманова, мною тебе обещанная, и гораздо похуже той, с которой ты на Ларро бросился… Извини, повелитель, не злись, я не смеялся, клянусь! Э-э, он уже накинулся!..

Цуцырь был не очень велик, по цуцыриным меркам, с Хвака ростом, но Хваку он почудился настоящим великаном: вот он, надвигается, толстенные лапы-руки растопырены, чтобы схлопнуться с двух сторон и раздавить меж ними добычу. А на лапах-то предлинные когтищи, это словно в тебя одним махом десяток кинжалов воткнут! Странно и боязно видеть Хваку существо, похожее на уродливого человека, но которое при этом не человек, а тупой, кровожадный и беспощадный демон, но страх не помешал, наоборот, помог Хваку успешно увернуться от жуткого двустороннего удара: Хвак отпрыгнул, но тут же, пока демон не успел вновь раскрыть руки-лапы, скакнул вперед, в плотную к демону, и со всей силы хрястнул того секирой по круглой почти безшерстной башке. лезвие секиры пробило голову насквозь и въехало в туловище демона едва ли не по грудь. Там оно и завязло. Древко секиры лопнуло, не выдержав силы, с которой был нанесен удар, демон несколько мгновений пошатался на толстых нижних лапах и упал, с остатками секиры в груди. Битва закончилась в два удара: один пустой, нанесенный цуцырем, и один смертельный, сделанный человеком.

— Во я его как! А, Джога? Видел, как я его треснул? Аж башка на две половинки!

— Как ты велик, повелитель! Я тобою горжусь.

— Правда?

— О, да, повелитель. Но все перипетии этого захватывающего поединка гораздо приятнее будет обсуждать во время ужина, за кувшином-другим хорошего сладкого вина, под запахи вкусно приготовленного мяса… может быть даже молочного…

— Ну да… Сейчас пойдем. Ого, судя по луне — дело-то к полуночи! Хорошо хоть, что луна такая яркая. Нет, но ты видел, как ловко я увернулся — и как стукну!

— Повелитель, это было самое прекрасное и удивительное, что я когда-либо наблюдал за свою долгую жизнь. Позволь, я починю твою секиру, и мы пойдем. Думаю и уверен, что такая победа заслуживает именно молочного мяска. Кроме того, полагаю, что будет вполне уместным для нас, не навлекая на себя подозрений в пустом хвастовстве и бахвальстве, на ушко рассказать об этом подвиге одной из обитательниц постоялого двора, до которого нам довольно долго идти умеренным шагом, но если наддать ходу…

— Нет. Я же сказал: ничего сам колдовать и чинить не будешь. Давай-ка лучше, учи меня заклятью… ну… чтобы секиру сызнова целой сделать. Говори как, а я пока железок из него выну… Ой, а куда древко-то укатилось? Половину вижу, а другую… я же ее только что в руке держал…

— Справа от твоей правой ноги, повелитель. Слушай, Хвак, у меня даже тени сомнений в том нет, что ты выучишь это дурацкое заклинание, но ведь трактирщики ждать не будут! Выйдет время — и жуй потом остывшую ящерятину! И эти… все спать разойдутся!.. Ну, повелитель, ну в виде исключения?.. Ой! Ой-ёй-ёй! За что!? Я ведь исключительно о твоем удобстве забочусь, не о своем! Всё, всё, повелитель, я все понял и больше не буду! Запоминай: М`хэ, Прчфли…

ГЛАВА 7

Восточные имперские земли пустынны, если мерить их густотою человеческих поселений, и обильны всем остальным: леса, поля, реки, горы, рыбы, ящеры, молочные звери, иная живность большая и мелкая… Зачем всему этому великолепию человек? Зачем дороги, широкие, ровные, всегда ухоженные и обычно безлюдные, дороги, у которых, кажется, нет конца и начала, зачем храмы, часовенки, жертвенные камни, взамен алтарей, ведь даже богам почти нечего делать в этих диких и безмятежных краях, ибо все здесь стоит, течет, копошится, колосится и летает по собственному усмотрению, ничего постороннего не ведая, ни на что постороннее не посягая, не помышляя ни о небе, ни о вечности? Кажется, что и сами боги лишние здесь, в этом мире пышных безмолвных просторов… Но эта бесстрастность всего окружающего по отношению ко всему сущему — лишь кажущаяся: каждый шаг пути, каждый лоскут пространства вокруг на многие столетия вглубь пропитан кровью и сутью тех людей, зверей, нечисти и демонов, кто жил и существовал внутри этого окоема, сражаясь за себя и своих против своих и чужих. За всеми этими нескончаемыми битвами между жизнью и смертью, с ошеломительной высоты своего земного величия, почти из самого поднебесья, с незапамятных времен внимательно следят повелители, государи императоры, бренные наместники богов. Каждый из императоров — смертный человек: исчерпав срок своего пребывания в этом мире, он уходит на встречу с богами, оставив империю и трон в наследство сыну своему, с тем, чтобы и тот, осушив до дна положенное время, передал трон и империю отпрыску, следующему в нескончаемой череде императоров одной династии… Боги благоволят императорам, а те почитают богов: даже в пустоте и безлюдье восточных таежных далей всегда можно встретить храм, посвященный одному из бессмертных, а если не храм, так скромнейшую часовенку, не часовенку — так жертвенный камень, алтарь под открытым небом, где почти всегда легко обнаружить свидетельства тому, что империя любит своих богов, ценит их и благоговеет пред ними. И не беда, что дары, уложенные на алтарь под открытым небом, гниют, не востребованные богами и служителями богов, расклевываются птерами, растаскиваются горулями, пожираются безмозглыми цуцырями… Люди предметно и неустанно поклоняются всевышним, а гордые боги, в сиятельном равнодушии взирая на мир с высоты своего бессмертного величия, которое, в сравнении с отдельным императором и даже в сравнении со всею династией, подобно утесу рядом с песчинкою, все-таки внимательно считают поклоны и не жалуют тех, кто забывает о вере и смирении.

— К чему ты мне все это рассказываешь, Джога?

— Да… повелитель… единственно, чтобы рассеять тебе скуку однообразного пути. И, признаться, я побаиваюсь той бесшабашности и настойчивости, с которою ты предпочитаешь обирать храмовые закрома. Ну, раз, ну два… Но можно было бы почаще перемежать грабежи и разбои охотою, либо воровством мирского имущества. Почему именно храмы, а, Хвак?

— Не замки же мне в одиночку грабить??? Джога, ты чего? Пьем, едим вволю, чем ты недоволен?

— Всем я доволен, повелитель… А только… боюсь возвращаться… ну, ты понимаешь, о чем я…

— Закаркал, словно Птер-мертвоед!.. Что ты опять каркаешь надо мною? Лучше бы заклинаниям учил! Давай, учи!..

— Ну, начинается… Каждый раз думаю про себя: зачем я завожу все эти душеспасительные беседы? Затем, чтобы вместо благодарности от богов… и некоторых недалеких людей… навлечь на себя мучительное испытание присутствием при том, как некий простец, неспособный выйти за куцые пределы своего… Ой, ой! Ну за что на этот раз, повелитель? Разве я против?