Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна

В египетской мифологии утрата Ока — бедствие космического масштаба. Закон и порядок не могут быть восстановлены, пока юный Гор, сын Осириса, не завладеет Оком. Так же и в двух вариантах мифа об удалении Ока Ра говорится о том, что когда оно в обличии богини-львицы покидает бога Солнца Ра, то это прямо или косвенно приводит к смерти множества людей, иссяканию жизненных сил земли и другим бедствиям. В отличие от Ока и Кольца Саурона, Око Гора и Око Ра воплощают благие силы, поэтому в египетских мифах Око возвращается. Однако есть одна общая деталь: египетское Око, как и Кольцо Всевластья, воплощает собой категорию власти: пока оно разлучено с хозяином, он не может быть владыкой мира (египетские Осирис и Ра лишаются царского могущества, Саурон не может подчинить себе Средиземье).

Махакала, гневный защитник буддизма. Традиционно изображается трехглазым. Тибет, начало XVIII в.

The Metropolitan Museum of Art

Сопоставление с египетской мифологией показывает, что Толкин не просто работал с мифологическими категориями, — он в некоторых случаях придавал мифу обратное значение (отрицание мифологемы Богини-матери в образе Галадриэли, уничтожение вместилища магической силы вместо добывания).

Глава 8. ТИПЫ МИФОЛОГИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ФОРМЫ ИХ ВОПЛОЩЕНИЯ

Поскольку мир Толкина огромен, а система мифологических образов в нем сложна и многослойна, то нам кажется важным показать, как во «Властелине колец» представлены различные уровни мифологического мышления.

Его древнейший этап — нерасчлененное мышление («инкорпорированное» — в терминах Алексея Федоровича Лосева, «пралогическое» — в терминах Люсьена Леви-Брюля72). Для этого этапа характерно неразличение природных и культурных объектов, вера в тождество части и целого, безразличие к временной причинности (последующее событие может быть причиной предыдущего), невыделение человека из окружающего мира (на чем зиждется тотемизм — вера в родство людей с определенным видом животных или растений). Представление о мире основывается на законе сопричастности (по Леви-Брюлю — «партиципации»), то есть отождествлении различных предметов, лиц, явлений на основе того, что они обладают одинаковыми мистическими свойствами. Весь мир мыслится органическим, то есть подобным живому организму, любой предмет — имеющим самостоятельную волю и способным превратиться в какую угодно другую вещь или существо (отсюда — принцип тождества противоположностей); в таком мире «все решительно и целиком присутствует или, по крайней мере, может присутствовать во всем»73. Принцип всеобщего оборотничества и взаимопревращения властвует безраздельно: «Диффузность первобытного мышления проявилась и в неотчетливом разделении субъекта и объекта, материального и идеального (то есть предмета и знака, вещи и слова, существа и его имени), вещи и ее атрибутов, единичного и множественного, статичного и динамичного, пространственных и временных отношений»74. Абстракции мыслятся чувственно, овеществленно.

В романе Толкина проявлением столь глубокой архаики является непосредственно образ Кольца Всевластья. Оно обладает собственной волей, оно само уходит от Голлума и попадает к Бильбо, само надевается на палец Фродо в трактире, само едва не касается воды в Зеркале Галадриэли, оно борется с волей Фродо и в конце концов побеждает его.

Другим примером проявления в романе черт инкорпорированного мышления является образ оживающих природных сил. Это и Старый Вяз в Вековечном Лесу — дерево, наделенное злой волей, и образ Вековечного Леса в целом — лес, где тропинки «движутся», заводя путников в гибельную чащу. Это и река Бруинен, губящая назгулов (разлив Бруинена несколько менее архаичен, поскольку потом он объясняется не собственной волей реки, а приказом Элронда). Это и гора Карадрас, чья злая воля не имеет никакого отношения к Саурону: она препятствует Хранителям пройти через перевал не из-за Кольца, а просто из желания не допустить чужаков в свои владения (фактически в саму себя). Наконец, это энты и хуорны, являющиеся одновременно и деревьями, и разумными существами.

С дальнейшим развитием мифологического мышления формируется его следующий этап — демонологическое мышление (в терминах Лосева «демон» — «душа вещи», «субъект вещи», отделенный от материи). «Демонологическое» мышление — начальная ступень развития абстрактного мышления. По Лосеву, демон «является существом стихийным, бесформенным, злым, аморальным… действующим всегда слепо… далеким от всякой человечности и даже от какой бы то ни было системы»75, помогающим или губящим произвольно. Аморальность, непредсказуемость «демона» (духа, в дальнейшем — гения, бога) может быть объяснена его иномирностью, принципиальным противопоставлением его «чуждости», «инаковости» установленному порядку общества людей. Одной из важнейших черт архаического мышления была вера в предопределенность человеческих поступков, в то, что действия и мысли внушаются демоном, в дальнейшем — богом. Лосев приводит огромный список примеров последнего, взятых из поэм Гомера.

Именно это мы и видим в книге Толкина. Сэм, стоя над Фродо, укушенным Шелоб, разговаривает с незримым, необъяснимым (и необъясняемым!) «голосом», причем это не внутренний голос Сэма, это нечто (некто?) иное, суждения этого «голоса» отнюдь не бесспорны для Сэма. Совершенно иначе Сэм описан в момент собственных колебаний, когда второй голос — это действительно внутренний голос Сэма.

Неведомый «голос» помогает Фродо прогнать Шелоб, подсказывая незнакомые хоббиту слова об Эарендиле, тот же «голос» дважды помогает Сэму правильно исполнить песню, и оба раза она так или иначе связана с Валинором: первый раз это квэнийская песнь об Элберет, второй — песнь о Западном Крае на всеобщем языке. Наконец, у самой цели этот «голос» торопит, и Сэм чувствует, что ему дарована «некая новая сила». Все это заставляет думать, что хоббитам помогает некая сущность, которую Толкин сознательно не стал прописывать.

В эпоху ранней государственности мифологическое мышление входит в свою новую стадию, называемую «номинативное мышление». В этот период, как пишет Лосев, самостоятельность субъекта прогрессирует: человек осознает себя как индивидуум, понимает собственную самоценность и личностную значимость. Такое выделение «я» из окружающего мира означает то, что часть перестает быть тождественной целому, теряет значимость закон партиципации и взаимообращения. Наряду с этим в рамках номинативного мышления происходит преобразование представлений о демонах в представления о богах. Функции богов более-менее систематизируются, их внешний вид эстетизируется, появляется генеалогия богов, и в конечном счете стремление разумно упорядочить и структурировать корпус мифологических представлений приводит (в большей или меньшей степени) к попытке освободиться от мифологии вообще: «Это апофеоз закономерности в той… области, которая перед тем состояла из сплошной демонической анархии… Номинативная мифология есть в сущности только такая… которая доведена… до системы разума. Будет большой неточностью сказать, что номинативное мышление исключает вообще всякую мифологию. Гораздо точнее будет сказать, что номинативное мышление, во-первых, возможно без всякой мифологии, а во-вторых, если оно доходит до мифологии, то мифологию эту оно строит и понимает не стихийно, но как систему универсального разума»76.

Рационализация мифологии в книге Толкина идет постоянно. Особенно ярко это проявляется в Прологе, где дается своеобразное этнографическое описание народа хоббитов, приводятся генеалогии и топографические данные. То же можно сказать и о Приложениях, где Средиземье оказывается дотошно прописанным хронологически и лингвистически.

Толкин сознательно сводит в своей книге магию к минимуму. Например о хоббитах он пишет: «Издавна владели они умением исчезать бесшумно и бесследно… И так это ловко у них получалось, что люди стали поговаривать о волшебстве. На самом деле ни с какой магией хоббиты, конечно, не знались, а неуловимостью своей были обязаны исключительно мастерству… и близкой дружбе с землей, что неуклюжим Большим народам и несвойственно, и непонятно».