Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

— Да-а-а-а! — взревела толпа, нахлынула, как пресловутый девятый вал, на помост, скатилась — и никого уже больше не было видно на нем. Лица людей были полны света, энтузиазма, задора, веры в свободу! Толпа вознесла капитана Ганвара и его кока, как знамя. Они возвышались над головами, карлик вдохновенно пел и декламировал, их несли на плечах, нежно поддерживая, не давая упасть. Куда несли? В простор, я полагаю.

Вскоре на площади остался лишь я, да палач. Он сидел на помосте, сотрясался в рыданиях и размазывал слезы по широкому лицу.

Позже я узнал, что они не только сумели выбраться с площади, но и проникли на свой корабль, на 'Ласточку', находящуюся под арестом в доках; перебили охрану и вдвоем вышли в открытое море. Надеюсь, они все-таки приплыли к Островам, хранимые Богами и явно благоволящей к ним Судьбой.

Что ж, удачного плавания, кэп. Хага тха унуас-ти, иннша логге. Что значит на родном языке маленького кока: 'Дерьмовая жизнь имеет нас по всякому, но мы становимся только крепче'.

Асурро только посмотрел на меня, шатающегося от усталости, и запретил посещать занятия три дня. Аффар бесился, но поделать ничего не мог. Я получил три дня отдыха и укоризненные взгляды Пухлика.

— Ты пропустил Траволечение, — сказал он мне, насупившись.

— А пошло оно в интимные части тела, — блаженно прошептал я, растягиваясь на кровати, и уснул, как каменный.

***

Через несколько дней состоялся экзамен, который я успешно провалил, и поэтому был вынужден сидеть за стенами Академии два месяца, зубря названия и свойства трав. И, как назло, именно это время Пухлик выбрал, чтобы устроить светопреставление в городе, явившись к Зикки, когда она была с другим клиентом. Но мне потом в подробностях пересказали все пухликовы перипетии. Последовала сцена (трагическая), потом разборка (страстная), затем он пообещал кинуться в прибой и 'никогда не вернуться из пенных глубин'. Надо же, раньше я за Миком интереса к поэзии не замечал. Зикки выкидывала в окошко любовника, рвала волосы на своем кучерявом парике, умоляла — все без толку. Своим плачем она достигла скорее противоположного эффекта; Мик решил зарезаться прямо на ее глазах, для чего разбил стеклянную вазу редкой цианской работы. Но потом обнаружилось, что осколки затерялись в многочисленных подушках, устилавших 'любовное гнездышко', и они вместе ползали, нащупывая их в шелке и бархате. Затем Мик порезал палец, его замотали в бинты, вазу склеили, а явившийся на шум М'моно стал свидетелем примирения, столь же бурного, какой была и ссора.

Я чуть ли не все локти себе сгрыз от досады. Надо же, такое — и пропустить! Но главная новость была впереди — Пухлик решил жениться на Зикки, чтобы, по его словам: 'Уберечь ее от ошибок в будущем'. Я узнал об этом судьбоносном решении лично от него самого. Он весь сиял, как отполированный, и лучился счастьем.

— Друг, я женюсь на Зикки! И отправлю ее к своим родственникам, чтобы она там… ну, ждала меня.

Похоже, он с трудом себе представлял, чем будет заниматься его жена у родственников. Доить коров, вышивать гобелены или сидеть у окна, дожидаясь появления на горизонте пухликовой нескладной фигуры верхом на белом коне.

— Не смеши меня, Мик, — сказал ему я, отлипая от завораживающе скучного тома 'О растениях всевозможных под Солнцем и Луной'. Моя ситуация, помимо скуки, осложнялась еще и тем, что я только-только осваивал чтение, разбирая эту муру по складам. Негодяй Пухлик лишил меня своей умеющей читать головы. Хотя зачем она ему понадобилась — ума не приложу, в обществе Зикки он мог прекрасно обходиться без нее.

— Я серьезен, как никогда!

— Да уж, и ты собираешься испортить жизнь этой бедной женщине? Она не сможет жить в другой стране, одна, да еще с таким прошлым. Не глупи, оставь ее в покое, найди себе дру… — я встретился с его глазами, в коих блестел праведный гнев и влюбленность, и закончил фразу не так, как собирался, — … другое занятие, отвлекись.

— Я куплю ей здесь дом! — заявил Пухлик с еще большей горячностью.

— На какие шиши?

— Я откладывал! Я составлял мази, читал по руке и вообще… — Мик сконфузился, смялся в комочек, и попытался ускользнуть от этой явно не нравившейся ему темы в дверь.

— Ну-ка стой, дружок… Какие мази? Что ты порешь? Мазями да разной другой ерундой мы себе на гулянку в городе можем заработать. И то приходится пахать неделю, чтоб погулять одну ночь. А ну выкладывай.

Мик дернул плечами, резко повернулся ко мне и с видом одновременно взъерошенным и испуганным сделал ужасное, по его мнению, признание:

— Джок, не говори никому, но у себя на родине… я аристократ, понимаешь, и наша семья не из бедных.

— Да ну-у-у? — протянул я, отбрасывая книжку в сторону и садясь на кровати. Люблю читать лежа — так засыпается быстрее.

Он решил, что я ему не верю.

— Да, наш род восходит к королевскому дому, у нас есть замки и селения, и… Вальгенше — девичья фамилия моей мамы… да что это со мной, я же решил никому не говорить! — он застонал, — Джок, ты ведь не перестанешь со мной дружить оттого, что я богат и знатен?

— Что ты, я стану дружить с тобой еще сильнее, и тянуть из тебя деньги, золотой мальчик, — мурлыкая, пообещал я, а потом гаркнул, — Что за идиотский вопрос? Кто ты там по своей родословной, а?

— М-м-мой папа б-б-барон.

— Баронет, значит. Идиот-баронет, жалко, не рифмуется, хотя действительности соответствует. Покупай дом, делай что хочешь, только не вздумай тащить ее в свой баронский замок. И еще — я ткнул в него пальцем, для чего пришлось сползти с постели и подойти к Мику почти вплотную, — не дави на нее. Откажется — оставь… мысли о покупке.

— Хорошо!

К моему величайшему удивлению, Зикки не отказалась пожить в доме, купленном для нее Миком. Я ее понимал — все-таки она была 'не первой свежести', и будущее уже виделось ей бесполезным и нищенским. А так она получила небольшой, но со вкусом обставленный домик за городом, слуг, два фонтана, садик… И Мика, хотя выходить за него замуж она не согласилась. Да и не смогла бы — в Хавире браки с проститутками были запрещены законом.

После всех этих волнующих событий в моей жизни появилось два важных изменения. Во-первых, мне пришлось учиться читать всерьез, а не просто глумиться над словами, ковыляя по ним, как слепой с палочкой. Во-вторых, я стал ходить в 'Развратную селедку' один, потому что Мик теперь все свободное время проводил меж пышных грудей Зикки.

Иногда я приходил в гости к ней вместе с Пухликом. Она выглядела как настоящая матрона: еще более располневшая от счастья и достатка, веселая и благостная. Зикки встречала нас с распростертыми объятиями (Мику доставались еще и поцелуи, густо сдобренные помадой), и кормила до отвала.