Андрей Астахов - Щит Найнавы

– Нам-то она дорога, – ответил Клоч. – А тебе, братец, нет. Потому что ты врешь. Хотя нет, не врешь. В Гойлоне действительно появилась чума. И это чуму зовут Клоч. Где принц, лекаришка?

– Здесь нет никакого принца, – Оври невольно попятился назад. – Здесь только я…

– Бесполезный кусок дерьма, – Клоч молниеносным движением выхватил меч и рубанул Оври наискосок. Доктор, хватая ртом воздух, ничком повалился в пыль. – За мной!

Наемники соскочили с коней. Дантист ударом ноги распахнул дверь в лазарет и сразу почувствовал резкий запах лечебных трав и мазей.

– Ненавижу этот запах! – пробормотал он, поморщился, покрутил головой, но пошел дальше.

В большой общей палате были больные – в основном, старики. Они лежали, натянув на себя одеяла, боясь пошевелиться, и смотрели на незваных гостей испуганными глазами. И еще здесь была молодая женщина с огненно-рыжей шевелюрой и злыми зелеными глазами. Она настороженно и пристально смотрела на наемников.

– Надо же, какие тут монахини! – присвистнул Клоч. – Знал бы, давно ушел бы в Гойлон монашить. Где принц?

– Здесь больные, – сказала рыжая. – Нет тут никакого принца. Или сам не видишь?

– Больные? – Клоч поднял руку. – Сейчас мы их полечим. Парни, арбалеты!

Рыжеволосая женщина с ненавистью наблюдала, как наемники взводят и заряжают арбалеты. Клоч взмахнул рукой, защелкали тетивы, стрелы полетели в больных. Много стрел. Когда стихли крики и стоны, Клоч снова перевел взгляд на монахиню.

– Говоришь, тут больные? – спросил он. – Все, нет больше никаких больных. Где принц?

– Ты убийца! – прорычала Кеннег, сжимая кулаки. – Мерзкий ублюдок. Гелес проклянет тебя за твою жестокость.

– Да, я убийца. А ты у нас хорошая и красивая. – Клоч засмеялся. – Небось, смотришь на нас и думаешь: "Сейчас эти мерзавцы станут меня насиловать! То-то я разговеюсь!" Ведь так, рыжая? Ты ведь поди уже не год и не два без мужика. А невозделанная дырка свербит по ночам. Свербит?

Кеннег плюнула в Клоча. Дантист спокойно вытер плевок со своей кирасы.

– Парни, что будем делать? – спросил он. – Поможем святой душе прочувствовать радость жизни перед смертью?

– Да я не против! – хохотнул один из наемников, поедая Кеннег глазами.

– С радостью, – дюжий чернобородый детина вышел вперед, начал расстегивать пояс. – Люблю рыжих!

– Погоди, Алмон, – Клоч подошел к Кеннег вплотную. – Боишься? В последний раз спрашиваю, где принц?

– В последний раз отвечаю, нет здесь никакого принца. Проваливай отсюда, ублюдок!

– Нет, так нет. Я передумал. Не будем мы тебя трахать. Зачем портить такой праздник? Хочу доставить тебе особое удовольствие, рыжая, – Клоч всадил кинжал в живот Кеннег, повернул его в ране, не сводя взгляда с ее исказившегося лица, заглядывая в полные ужаса и боли глаза женщины. – Так приятно? Я думаю, да.

Кеннег медленно осела на пол. Клоч спокойно вытер кинжал об ее одежду, ногой перевернул монахиню на спину. Губы Кеннег шевелились, но говорить она уже не могла.

– Ла Бьер, факелы, – скомандовал Дантист. – Все здесь сжечь. Немедленно.

Оври поднял голову, застонал. Попытался ладонью зажать рану в животе, но не смог – живот был распорот, ладонью такую рану не закрыть. И запах – он не обманывает никогда. Кишечник рассечен, и теперь он не жилец. Ног своих Оври уже не чувствовал. Еще совсем немного, и эта чудовищная пульсирующая во всем теле боль пройдет навсегда. Гелес, как больно! Странно, что с такой болью он еще может думать и осознавать происходящее.

Облако дыма от горящего лазарета накрыло его: Оври закашлялся, застонал, скорчился от нового удара боли. Глаза застилала обморочная пелена, но Оври еще мог видеть.

Он наблюдал, как наемники выволокли из дома кричащих и плачущих Линне и Веру, сорвали с них одежду и повалили на землю. Увидел, что делают с девушками эти подонки – во всех подробностях, – и потому отвел взгляд. Он ничем не мог им помочь. Накатилась смертная слабость. Оври со стоном оперся на локоть, попытался продвинуться вперед. Движение отозвалось страшной болью в животе. На миг Оври показалось, что он умирает, но потом он почувствовал, что боль уходит. Он поднял голову и увидел, как мечутся по двору испуганные пожаром лошади, как волнами стелется серый дым.

Лазарет горит. Языки пламени уже вырываются из окон. Там больные. Надо им помочь. Хотя бы быть рядом с ними в эти мгновения…

Оври пополз на локтях, вскрикивая от боли, волоча за собой выпавшие внутренности. Ему удалось проползти несколько саженей. Потом на него упала тень.

– Надо же, лекаришка еще дышит, – сказал наемник, и в его голосе было удивление.

Тяжелый топор обрушился на голову Оври, и свет померк.

Береника даже не обернулась, когда в храм вошли вооруженные люди. Она продолжала молиться у алтаря. Рука в латной перчатке тяжело легла ей на плечо.

– Говори, старуха, где принц Оваро, – раздался голос.

– Здесь нет принца, – ответила, не оборачиваясь, настоятельница. – Уходите. Это святое место.

– Лжешь, старая ведьма. Мы видели коней айджи. Он где-то здесь. Если хочешь спасти свою морщинистую шкуру, отвечай – где принц?

– Ищи, может быть, найдешь…

Рука схватила настоятельницу за мантию, оттащила от алтаря. Береника увидела вокруг себя жуткие морды – ее окружали не люди, демоны. Или это она сейчас видит души этих людей?

– Ты не понимаешь, что происходит, ведьма, – чудовище смотрело на нее раскосыми желтыми глазами, в которых полыхала жажда крови и смерти. – Куда ты дела Оваро?

– Здесь нет принца, демон. Оставь меня.

– Не хочешь говорить? Ладно. Я все равно найду щенка. А ты сдохнешь.

Удар в лицо опрокинул Беренику наземь. Встать она не могла, лишь вытерла рукавом разбитые губы. Встретилась взглядом с ударившим ее раскосым демоном. Через мгновение последовал новый удар, ногой прямо в лицо. Рот нэни наполнился кровью, она застонала – и вытянулась на холодной земле, раскинув руки. Тяжелый сапог наступил ей на грудь, ломая хрупкие ребра, тускло сверкнул длинный клинок, а потом пришла боль. Невыносимая, непосильная для слабой человеческой плоти.

Если бы Щит остался с ней, она бы посмеялась демонам в лицо. Но Щит следовало отдать. Жаль только, что она не смогла уговорить доброго Оври, Кихоу, девочек уйти из Гойлона. Не спасла их от боли, ужаса, страданий. Однажды, в следующей жизни, она попросит у них прощения.

Ее совесть чиста. Она успела совершить все, что было назначено ей Судьбой. Она была со своими детьми до конца. А теперь она, воплощенная Найнава, Богиня-мать всего сущего, наконец-то сама познает, каково это – быть смертным. Пережить свое последнее мгновение.