Кристофер Сташеф - Зачарованный книжник

— О, да, — улыбнулась Гвен, — дети — это великая опора в жизни.

— Мне трудно судить об этом, — сказала Патерна Теста. — Но мы, сестры, относимся к жителям окрестных деревень так же, как вы относитесь к своим детям.

Надо сказать, забота об этих женщинах доставляет мне много радости. Может быть, этого хватило, даже если бы у меня не было Бога.

Она оглядела монахинь, собравшихся вокруг стола и слушавших ее рассказ с таким же живым вниманием, как в первый раз. И неудивительно: мать настоятельница была хорошей рассказчицей.

— Итак, они стали вместе жить и растить ребенка? — спросила Гвен.

— Да, хотя в первый год это было трудно, почти невозможно. Зима выдалась очень суровой, вокруг бродили голодные волки, и Клотильда с Мэрил порадовались, что укрепили хижину. Однако этого было недостаточно, и женщины жили в постоянной тревоге.

— Ив голоде, должно быть? — предположила Гвен.

— Большей частью — да, в ту зиму голодная смерть стояла у их порога.

Они собрали приличный урожай овощей и бобов в саду Клотильды, но припасов хватало только на одного.

Женщины ставили силки на зайцев, но оставались ни с чем — лисы и хорьки быстро разгадали хитрость и постоянно опережали их. Несколько раз им удавалось добраться до кладовых белки, но пригоршня орехов — это не так уж много. Несчастные урезали свой паек до минимума.

Как признавалась потом Клотильда, она тайком уменьшала свою долю, чтоб Мэрил и ребенку доставалось побольше. Пришло голодное Рождество, затем — еще более голодное Крещение. К Великому Посту они уже так оголодали, что света белого не видели. Ребенок все слабел, скоро ему уже не доставало сил плакать.

Затем ослабевшая вконец Мэрил захворала: она кашляла ночи напролет. Хотя Клотильда пыталась поддержать ее травяными отварами и теплой одеждой, бедняжка слабела с каждым днем, все вернее соскальзывая в объятия смерти. Клотильда была на грани отчаяния.

Однажды, когда девушка в забытьи принялась шептать имя возлюбленного, Клотильда не выдержала.

— Не ищи его! — закричала она, потеряв терпение. — Не смей! Что он сделал хорошего для тебя? Оставил одну с ребенком на руках? Это я заботилась о тебе, посвящая каждую минуту! Как ты смеешь покидать меня ради его тени! Как смеешь оставлять своего ребенка сиротой!

Клотильда кричала и бранилась, пока силы не оставили ее. Но даже и тогда она не могла успокоиться при мысли, что ее предали'. Когда упреки в сторону Мэрил иссякли, она переключилась на Бога.

— Как же ты можешь называться добрым Богом! — упрекала она. — Как, если ты позволяешь умереть от холода и голода безвинному младенцу! Если караешь несмышленую девушку только за то, что она влюбилась! Нет, тебя правильно называть жестоким Богом!

Посмотри, ведь твои создания страдают. Даже зайцы и олени умирают от голода, а лилии, которые цвели на лугу, погибают под снегом. Если тебе так уж надо, пусть умру я, злоязычная и очерствевшая женщина — это будет по справедливости. Но этот чистый и славный ребенок! Ведь она никогда и никому не желала зла, хотя уж у нее-то были для этого причины! Нет, ты не добрый Бог! Ты — Бог ястребов и волков, сов и стервятников, кого угодно, но не любящих созданий!

Клотильда и дальше продолжала бы в таком же духе, но тут услышала громкий и сильный голос за дверью:

— Кто это отзывается дурно о Боге?

Отшельница похолодела от страха. От любого чело-" века она ждала беды. Клотильда скорее поверила бы, что он пришел ограбить их, лишить той капли жизни, которая еще осталась, чем в его желание помочь. Она прильнула к замочной скважине и посмотрела.

Посреди поляны стоял монах, хмуря брови и озираясь.

— Эй, вы, там, в хижине! Это вы ругали Бога? — крикнул он. — Имейте смелость признаться!

Как рассказывала потом Клотильда, на нем была простая монашеская ряса, на ногах — одни сандалии.

Тем не менее человек не дрожал от холода, жестокий мороз не заставил покраснеть его ноги. Какое-то время Клотильда размышляла, глядя на монаха, а затем решилась. Она рассудила, что быстрая смерть, которую, возможно, принес им этот человек, лучше медленной.

А с другой стороны, у него могла быть какая-нибудь еда. Клотильда отворила дверь.

— Да, это были мои слова! — выкрикнула она. — А ты решишься сказать, что я не права?

Человек обернулся к отшельнице, его лицо было сурово.

— Да, я так говорю. Воистину. Почему ты бунтуешь против Создателя?

— Да потому, что у меня на руках дитя, умирающее от холода и голода. И еще одно, которое умрет без нее.

Это ли не причины?

— Такие причины были у многих на протяжении веков, — заявил человек. — И их сердца были полны боли. Но те из них, кто возлюбил Господа, ныне сияют в Его вечном свете и живут в радости подле Него.

Клотильда намеревалась со всей язвительностью возразить монаху, но силы оставили ее. Колени подогнулись, в глазах поплыли черные пятна и расплылись в сплошную ночь. Слабость и голод взяли свое, ведь она потратила последние силы на то, чтобы спорить с Богом и Его слугой.

Очнулась она на своей подстилке из папоротника, укрытая монашеской рясой. То ли благодаря этой рясе, то ли из-за огня, который стал теперь выше и жарче, Клотильда согрелась и больше не дрожала. Подняв глаза, она увидела монаха в одной набедренной повязке.

Как позже рассказывала Клотильда, тело его отнюдь не было красиво. Наоборот, она было истощено и покрыто шрамами. Шрамы бороздили обе его руки выше запястий, а также плечи и грудь. Но, странное дело, от самой его кожи исходило какое-то ощущение силы.

Человек баюкал плачущего младенца.

— Ее ничто не успокоит, кроме пищи, — заворочавшись на своей подстилке, проговорила отшельница.

— Я дал ей еду, — ответил монах, — и осталось еще для тебя. Ну-ка, подержи немного ребенка.

И положил его прямо на грудь Клотильде. Затем он отставил в сторону чашу, из которой поил младенца, и занялся отшельницей. Из горшка, булькающего на огне и распространяющего божественный запах, монах зачерпнул бульону и стал кормить несчастную женщину. Клотильда понимала, что надо есть понемногу, но не могла остановиться: она жадно выпила всю жидкость, которую предложил ей человек. Вкус показался ей незнакомым.

— Это мясо! — не поверила она.

— У меня было с собой немного солонины и походный хлеб. Кстати, он уже достаточно размягчился, чтоб ты могла его есть, — с этими словами монах поднес к ее губам краюху хлеба, которую Клотильда с благодарностью съела.

— А девушка? — вспомнила она.

— Мать младенца? Я дал ей немного снадобья, и теперь она будет спать крепче и безмятежнее, чем когда-либо за последние недели.

Острый страх захлестнул Клотильду, она испугалась, что это «снадобье» приблизило бедную девушку к столь вожделенной смерти. Но в это время из-за спины монаха раздалось знакомый мучительный кашель, и Клотильда расслабилась.