Надежда Тутова - Уж замуж невтерпеж

Жил на свете Керли Ток

Хейли-хог, хейли-хог

Был он славный паренек

Хейли-хог, хейли-хог

И чем же он был славен?

Жил Керли Ток и не тужил

Хейли-хог, хейли-хог

Хотя богатства не нажил

Хейли-хог, хейли-хог

Ну, разве это повод, чтобы прославиться? Да таких пруд пруди в городах и селах.

Зато был весел, вечно пьян

Хейли-хог, хейли-хог

Задира, бражник и смутьян

Хейли-хог, хейли-хог

Э… действительно «славный» паренек. Незатейливая песенка продолжалась далее, красочно описывая, где, когда и сколько выпил "славный паренек". И как такое можно слушать? По-моему, никак. Да мне сейчас и не до песен — опять ведь с золотом возилась, теперь расплачиваюсь. Хотя, положа руку на сердце, должна признаться — ожидала худшего. Но меня не тошнит, сознание не теряю, так, голова немного кружится и в висках стучит. Но это, право слово, мелочи. Может, потому что мелочью и занималась? Или привыкать начинаю? Ведь маман в таком состоянии, как я после призывания да в Дубовом Граде, никогда не видела. Или она умело скрывала все? Не важно, не до этого сейчас. Вот вернусь домой, обязательно расспрошу маман. Правда, когда я вернусь… Эх, не буду думать о грустном. Лучше поспать, чтобы боль ушла. Хотя как тут спать, ведь народ утихать и не думает, все еще распевая о «подвигах» Керли Тока, который, оказывается, мог не только бочками пить, но еще и к дамам подход имел. У-у…. когда ж они замолчат? Может, лешего попросить помочь? Нет, не стоит: второй раз за день страха они не переживут, да не хочется прибегать к помощи лешего — неизвестно чем расплачиваться придется. Ведь дорога не лес, здесь он не хозяин, по идее и вмешиваться не обязан.

Ладно, укутаюсь в одеяло, да плащом голову накрою, все меньше «песню», что народ горланит, слышно… Да и зевать тянет, глаза медленно слипаются… Пошли мне Всевышний добрых снов под Звездной радугой…

Вот и подходит мое путешествие с обозом к концу. Даже жалко немного расставаться с Аггеей-наседкой, Голованей-додельником, Фейлом-менестрелем, даже с Пафнутьей-врединой. Но нет, мой путь иной, меня в других местах ждут. Еще с вечера я попрощалась с Голованей и его семьей. Аггея только раз заикнулась о поездке с ними, но, наткнувшись на мой решительный взгляд (очень надеюсь, что взгляд был решительный, а не как у больной на голову), умолкла. Голованя повздыхал, попытался дать несколько полезных советов, но поскольку в городе он не жил, знал мало, в итоге махнул на это дело рукой. Ночью, когда все улеглись, Аггея подползла ко мне (народ решил спать на земле, устроив большие лежанки из еловых лап) и, тихо шепча что-то вроде напутствия перед очередными проблемами, отдала монету.

— Э… Аггея… Возьмите ее себе, — неожиданно выдала я.

— Что ты! Эредет, тебе в городе жизнь устраивать надо, а там чай не в деревне, дорого все!

— Нет, нет, Аггея, я так решила. Ведь вы меня приняли в обоз, кормили, поили, ночлегом делились. Я и вправду должна за проезд!

— Да кто ж платит целую золотую монету за несколько дней пути?! — всплеснула руками женщина, от удивления повысив голос.

По счастью никто не проснулся, а часовой был от нас далеко. Только Пафнутья, словно носом почуяла, завертелась на своей лежанке, но вскоре и она успокоилась, мерно захрапев.

— С ума сошла, девонька! — шепотом возмутилась Аггея. — На что ты жить будешь? Возьми монету!

— Аггея… я… это бруйсьский золотой, старенький правда, но уж какой есть. За него вам в любом месте не меньше пятидесяти бруйсьских серебряных или сорока фелитийских серебряников дадут. Поверьте на слово, я… от родителей об этом слышала. А мне… они…

— Нужны! Ведь даже за вход в город плату берут! И не спорь!

— А… сколько за вход берут?

— Ну… не то пять, не то семь медяников. Мужики как-то говорили, когда ярмонку тамошнюю обсуждали.

Хм, размер платы, наверное, зависит от дня — ярмарка или будний день, да и от внешнего вида входящего. Ну, по моему внешнему виду больше двух медяников не возьмут, да и их много. И это после всех стараний, как моих, так и Вусалы! Мда, тряпье оно и есть тряпье! Да другого пока нет.

— Аггея, а вы… дайте мне с десяток медяников, а себе оставьте золотой! На вход мне хватит, а дальше… Хочу начать все с нового листа, знать судьба у меня такая!

Всевышний, что я несу? У меня же полный пояс золота. Но не могу я рассказать о нем. Не потому, что делиться не хочу — не надо им знать, что я пиктоли. Хватит и тех, кто уже в курсе.

Мы еще полночи спорили таким вот образом с женой Головани, но мне удалось выиграть спор. Махнув на меня рукой и бормоча что-то о безголовых девках, выскакивающих по молодости замуж, а потом еще во всякие глупости ввязывающихся, Аггея уползла на свое место. Рано утром, когда только-только объявили подъем, она вручила мне десять медяников, как я и просила. Было немного горько, сама не знаю от чего, и смешно — разменять один золотой на десять медяников. Хватит, я сама так решила, сама и разбираться буду с последствиями (а куда ж от них деться?).

Остановившись у развилки, Голованя спрыгнул с первой повозки, подошел и помог спуститься мне, хотя сложностей со сходом у меня не было, но… Закинув на плечо привычную юбку-суму, на сей раз полную еды — Аггея натолкала туда каравай, вяленого мяса, сушеных яблок и груш (за это ей поясной поклон, не меньше!), да полную флягу воды (новую, а не ту, что у меня была), я сделала пару шагов в сторону шильды с выведенной большими буквами надписью «Мальбург». Потом остановилась и повернулась в сторону обоза. Все как будто ждали чего-то. Вспомнив, как староста Солонцов кланялся папа, когда приходил его просить о чем-то значительном, я согнулась в пояс, выпрямилась и, вытирая нежданно набежавшие слезы, громко (насколько смогла) выдала:

— Доброго пути, скатертью дорога!

— И тебе! — отозвался дружный хор голосов. — И тебе…

Обоз неторопливо покатил дальше. Словно прощаясь, с первой повозки донеслась песня. Тонкий детский голос несмело выводил мелодию:

— Всевышний дал мне путь

И должен я его пройти-и-и.

К нему присоединился густой мужской бас:

— Пусть будет радость, будет грусть.

Сумею все перенести-и-и.

Доброго пути, вам, странники, ищущие лучшей доли. А мой путь лежит в Мальбург, до которого, судя по указателю, осталась пара лиг.

Глава 3

Стены Мальбурга надменно возвышались над путниками, жаждущими пройти, проехать, протолкаться в город. Доблестная стража взимала плату по три медяника с носу ходячего, по семь с едущего на четырех ногах лошади или осла (высота ног не имела никакого значения), а если имелись колеса, то все десять. Мне повезло, что в город пришла будним днем: в выходные да ярмарочные ставки поднимались вдвое, а иногда и втрое. Причем Квазька-копийщик все норовил стребовать дополнительный пяток монет за обслуживание, мол, мы вас пропускаем, ворота открываем, так что платите. А Шинир — рябой мужик с секирой привередничал и старые медяники не принимал. Все эти подробности, как и многое другое, я узнала из разговоров таких же стоящих в очереди в ожидании своего часа для прохода в город. Стражники работали без огонька, а потому вереница пеших, всадников и на телегах уменьшалась медленно. Нет, я не буду нервничать по этому поводу. И так есть над чем помучиться. Непонятно? Ну, во-первых, мой внешний вид: люди, конечно, всякие бывают, может и не обратят внимания на мой наряд, но до бесконечности так продолжаться не может. Поэтому необходимо поскорей нагрянуть в лавку портного. Во-вторых, причем это более важно — надо что-то делать с золотом, а то из-за соли на языке я просто извелась. Да и не стоит носить с собой такое богатство. Монеты можно оставить, а вот самородки подлежат обязательному обмену: в оплату их не предъявишь, лишний вес создают, а уж соблазн их украсть слишком велик. В-третьих, нужно в срочном порядке послать весточку родителям, даже не письмо, а маленькую записку: "Жива, здорова, еду домой" — все прочее будет лишним и только напугает их. Хотя куда дальше их пугать не представляю: почти два месяца я в «гостях», а новостей от меня… В-четвертых, пятых и так далее сводится к одному — дороге домой. Столько важных вопросов надо решить по этому поводу, а уж мелочей…