Андрэ Нортон - Четыре повести о Колдовском мире

Он мог бы уехать тогда с острова, вернуться в Верхний Холлек, но он не стал этого делать. Не знаю, что им руководило — стыд или гордость. Возможно, сила инерции. Или жадность. Морские лисички приносили неплохой доход. Родные оставили его без денег, когда услышали о его женитьбе на островитянке.

Вдовствующий лорд Хале провел четыре года в хозяйственных хлопотах. Он организовал небольшой отряд, охранявший замок, и создал рыболовную «флотилию», починил лодки рыбаков и перестроил полуразрушенные стены, окружавшие замок. Он даже протянул цепь в море через узкую гавань в качестве защиты от пиратов. Хотя наш остров был бедным, находились охотники до грабежа, но войти в наши воды они могли лишь со стороны гавани. Остальное побережье надежно защищали рифы.

В эти годы Улис процветал. Как раз тогда на острове появилась заморская женщина, Зара. Помню ее смутно. Она была очень высокой, смуглой, с темно-рыжими волосами. Родом была не из салкаров, но и не из Долин. Она никому не говорила, откуда приехала. Кто-то называл ее сумасшедшей, а кто-то — ведьмой. Кажется, отец был увлечен ею.

Но женился он в конце концов на Бенис. Она была кузиной госпожи Алии. Теперь его опять по праву можно было назвать лордом Улиса. Это был брак не по любви. Я родилась через год после свадьбы, и нарекли меня Алией, хотя домашние называли Элис. Отец был разочарован: он ждал сыновей. Госпожа Бенис занималась работой по замку, рукодельничала, распоряжалась слугами и была вполне довольна.

Отец ни по рождению, ни по склонности не был моряком. У него была единственная дочь и не было сыновей. Оказалось, что, женившись, он заключил сам себя в маленькую тюрьму, из которой не было выхода. Как ненавидел он рампион! Я помню эти приземистые кусты, с зубчатыми мясистыми листьями. Весной на верхушках появлялись цветы в форме колокольчика, от них исходил острый запах, похожий на запах черемши. Отец считал, что они смердят, мне же их запах казался восхитительным.

Милорду хотелось перекопать сад, выбросить рампион и посадить вместо него что-нибудь полезное. Зачем ему женские растения? Но мать сказала свое твердое «нет» прямо ему в лицо. На моей памяти это был единственный раз, когда она так открыто возразила ему и настояла на своем.

— Я не позволю тебе уничтожить сад. Мне безразлично, откуда пришло это растение. Это единственное растение, которое мне помогает. Раз в месяц я прошу девочку нарвать для меня листьев и приготовить салат.

Она имела в виду не меня. Она упомянула свою горничную Имму. Я тогда не знала, для чего ей рампион. Все, что было мне известно, это то, что иногда, когда мать плохо себя чувствовала, она запирала дверь и не желала меня видеть. Ее служанки начинали быстро ходить туда-сюда, а меня отправляли прочь.

Однажды, когда меня донимала зубная боль и у меня поднялась температура, я попробовала съесть лист рампиона. Вкус был пряный и острый, почти горький. У меня даже выступили слезы, но от зубной боли я не избавилась. Позднее мне стало известно, что это растение помогает при другой болезни. А в то время я была еще слишком мала, чтобы болеть такой болезнью.

Первое ясное воспоминание о сестре — встреча с ней в женском саду. Стояло лето, но небо затянули облака, а воздух был горячий и влажный. Мать моя заболела и послала Имму за растением. Я тайком последовала за ней и остановилась среди маленьких кустиков рампиона, усыпанных фиолетовыми и голубоватыми цветами. Каждый стебель возвышался, как жезл, посреди блестящих темно-зеленых листьев. Я уставилась на свою сестру. В то время я, разумеется, не знала, что она моя сестра. Мне, должно быть, было тогда года четыре.

Для меня она была тогда просто Сиф, дочь сумасшедшей Зары. Со зрением у меня было неважно. Я узнавала людей скорее по фигуре и цвету волос, а черты лица разглядеть в подробностях не могла. Сиф была долговязой девочкой с прямыми, длинными, светлыми волосами, не знавшими расчески. Лицо ее было вечно перепачкано сажей, так же, как и ее кое-как залатанная одежда. Я разглядела лишь, что у нее был длинный упрямый подбородок с глубокой ямочкой, а цвет глаз — нечто среднее между серо-голубым и зеленым. День был облачный, надвигался шторм. Никогда еще не подходила я к ней так близко.

— Что ты делаешь? — воскликнула я, топая туфелькой и собирая на боках в сборки пышную юбку. — Сейчас же прекрати.

Я заметила, как она только что из корзины опрокинула прямо на цветы кухонные очистки.

— Ты бросила мусор на рампион моей мамы, — визжала я. — А ну-ка подбери его!

Сиф вздрогнула и оглянулась, но тут же расправила плечи. Видно было, что я застала ее врасплох, однако она не убежала и ничего мне не ответила. Я была нахальным, избалованным ребенком и, видя свое преимущество, продолжала наступать.

— Сейчас же все подбери, — сказала я тоном, которым моя мать разговаривала с судомойками, но Сиф молча смотрела на меня. Я, сжав кулаки, в ярости налетела на нее и завизжала: — Я скажу! Скажу! Мама пошлет за лодочником, и он надерет тебе уши!

Сиф не стала давать мне сдачи, хотя я и кулаками ее молотила, и ногами пинала. Вместо этого она ухватила меня за запястье и яростно прошептала:

— Очень хорошо, малявка, скажи. Мне плевать. Хуже, чем есть, он мне уже не сделает.

Я перестала драться и подняла глаза. Теперь мне удалось лучше разглядеть ее лицо, и я обнаружила, что пятно на ее щеке, которое я принимала за сажу, было на самом деле синяком. С этой же стороны у нее был и еще один синяк, возле подбородка. Пальцы ее слишком больно сжимали мое запястье. Я вырвала руку и отступила на шаг. Некоторое время мы, запыхавшись, смотрели друг на друга.

— К тому же это вовсе не твоей матери сад, — сказала Сиф все еще сердито, но уже без прежней ярости. — Это сад моей матери. Она его здесь устроила.

Я прищурилась, стараясь разглядеть ее получше.

— Да ведь твоя мать умерла, — сказала я, стараясь сделать свою интонацию как можно более презрительной. Сказать по правде, синяк на лице Сиф меня потряс.

Она ответила, не кивнув.

— Да.

— Она умерла на скалах, — добавила я, помолчав.

— Да.

За полгода до описываемого эпизода сумасшедшая Зара украла лодку и направилась в Арвон. С ее стороны это было очень глупо. Ведь женщины не приучены к плаванию в лодках. Она налетела на риф, и ее смыло волной. Тело ее и обломки лодки были вынесены на берег спустя два дня.

Я слышала, как мать говорила об этом со служанками. В голосе ее слышны были и презрение, и ужас, и торжество. Когда нашли тело Зары, отец заперся в комнате на два дня и отказывался выйти. Я была тогда слишком мала, чтобы разбираться в таких вещах. Теперь старый лодочник Сул опекал Сиф.