Александр Бушков - Колдунья-беглянка

– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Шлюха проклятая, я тебя окуну в дерьмо по самую маковку…

Ольга упрямо отворачивала лицо, злясь на себя за невольно вырывавшиеся порой стоны, повторяя про себя одно: все, что с ней сейчас вытворял камергер, не имеет никакого значения, все рано или поздно кончится, придет освобождение…

Он трудился долго и сосредоточенно, временами все же заставляя Ольгу вскрикивать от боли – но это случалось гораздо реже, чем ему хотелось. Настал момент, когда он все же закончил и встал, растрепанный, с блуждающей гнусненькой улыбкой. Приводя в порядок одежду, повторил:

– Значит, гордая, неприступная, романтичная… Ну, я тебе показал, где в этой жизни правда…

Ольга перевела дыхание, зажмурившись и содрогаясь от отвращения. Потом открыла глаза, и величайшим усилием воли заставила голос звучать почти ровно:

– Ничего ты мне не показал особенного, старый дурак. Видывала я мужские игрунки и побольше, а что до мастерства, то и тут ты на последнем месте. Ну, ничего удивительного – не во всем магия помогает, а? Поздравляю со славной победой, господин камергер. Достижение потрясающее – ухитриться овладеть девушкой, накрепко привязанной к столу… Ганнибал вы наш, титан…

Оглушительная пощечина заставила ее зажмуриться, на губах почувствовался соленый вкус крови. Камергер, как она и хотела, был уязвлен не на шутку. Он размахнулся вновь, но граф Биллевич перехватил его руку и оттеснил в сторону:

– Мишель, друг мой, вы меня поражаете. Неужели вы всерьез злитесь от того, что твердит эта маленькая паршивка? Нельзя же принимать все близко к сердцу, она только и ждет, чтобы вы вспылили, потеряли лицо… Будьте выше этого, старина… – и улыбнулся Ольге весело, дерзко, неторопливо снимая одежду. – Меня, прелестное создание, можешь поносить, как твоей душеньке угодно, могу заверить, что твои причитания не заденут никоим образом, никогда. Я совсем другой, знаешь ли… Не дергайся, а то будет больно…

Он опустился на Ольгу неторопливо, погладил грудь и шею вовсе уж медленно, громко, цинично причмокнул:

– А ты приятная, правда… Побалуем?

Ольга закинула голову, глядя в бугристый сводчатый потолок. Ей казалось, что по ее шее, груди, соскам медленно путешествует раздвоенный язык, ненормально длинный, невероятно холодный, липкий, и отделаться от этого странного ощущения никак не удавалось…

В следующий миг она застонала уже в голос, глаза чуть не вылезли из орбит – низ живота обдало обжигающим холодом, и в нее вошел словно бы невероятно длинный кусок льда, заморозивший все до самого сердца: дикое чувство, пугающее…

– Тихо, тихо… – исполненный насмешки шепоток овевал ее ухо холодом. – Не сдохнешь, сладенькая… Покричи, может, легче будет…

Кричать она не стала, хотя хотелось ужасно. Она уже понимала, что столкнулась с чем-то невероятным и жутким, – мужчины такими не бывают. Внутри нее медленно, сладострастно двигался огромный кусок льда, заливший все тело лютым холодом, временами, казалось, достигавший горла, выморозивший все внутри.

– Нет времени… – шептал граф, проникая ей в ухо липким раздвоенным языком. – Иначе я бы тебе обязательно смастерил очаровательного детеныша, такого, чтобы ты умерла от ужаса, едва родивши… Ну кричи, кричи, тебе же хочется… О-о…

Шепот превратился в поток уже нечленораздельных звуков, не похожих ни на какой человеческий язык, напоминавших то ли клекотание, то ли шипение. Ольга едва сдерживалась, чтобы не завопить во весь голос: граф чувствительно, чуть ли не до крови кусал ее шею и грудь, но эта мимолетная боль оказалась не самым мучительным из того, что с ней происходило, – страшнее и болезненнее всего был ледяной столб, морозивший и раздиравший все ее нутро. Это не человек, смятенно подумала Ольга, мотаясь безжизненной куклой.

Теперь уже не было никаких сомнений, что ее старательно насилует некое существо, ничего общего не имеющее с человеческой породой. Холод и боль достигли невероятных пределов, сознание замирало в нерассуждающем ужасе, Ольга была близка к тому, чтобы окончательно выпрыгнуть из здравого рассудка, невозвратно провалиться в безумие…

Когда все кончилось, она не сразу это осознала – и не поверила своему счастью: лютый холод отступил, и все остальное, боль от укусов и когтей (когтей!) не имела никакого значения…

Чувствуя себя разломанной, опустошенной, она чуть приподняла голову. Граф Биллевич неторопливо одевался – самый обычный человек на вид, обаятельный светский франт… чудище из неведомых глубин. Ольга понимала, что чудом удержала себя на краю пропасти, – еще немного, и она не выдержала бы…

Перехватив ее взгляд, граф улыбнулся открыто и весело:

– Что же вы, прелестница, не торопитесь забросать меня уничижительными эпитетами? Язычок замерз? Ну да, и меж стройными ножками холодит… Если испытываете такую потребность, драгоценная Оленька, не стесняйтесь, ругайте меня на чем свет стоит, я вам не запрещаю, напротив, интересно будет послушать…

Язык у него во рту выглядел самым обыкновенным, человеческим – но Ольга уже понимала, что столкнулась с чем-то другим. Несомненно, именно граф был здесь хозяином, а камергер Вязинский, в сущности – мелкая сошка, мозгляк, нечто ничтожное и незначительное, слуга…

– Вы были приятны на вкус, красотка, – сказал граф почти равнодушно. – Но мне скучно уже, честно говоря… Мишель, вы уж сами распоряжайтесь…

Слышно было, как он удаляется неторопливым, легким шагом. Возле пыточного стола опять объявился камергер, глядя на Ольгу с той же кривой улыбочкой торжествующей мелочи:

– Ну что? Отпробовала настоящего?

– Ты тут все равно ни при чем… – воскликнула Ольга срывающимся голосом. – Ты-то служишь, как ученая собачка за колбасу… Ну? Еще хочешь? Пользуйся случаем, пока я связанная… По-другому у тебя вряд ли получится…

Она не стремилась геройствовать: просто-напросто понимала, что ей больше нечего терять. У иных это вызывает панику и страх, а Ольгу осознание того печального факта, что ей, похоже, пришел конец, бросило в откровенную, веселую злость. Помирать, так с музыкой. Не ползая в ногах.

Было и другое соображение: а вдруг камергер, разъяренный до крайности, ее попросту убьет каким-либо образом? И все сразу кончится…

– Вы оказались бездарным и непроходимо скучным любовником, господин камергер, – продолжала она в осуществление плана. – Меня от вас тошнит… Как права я была, что не согласилась вам отдаться прежде – ощущения оказались бы не из приятных…

Кажется, он все же усилием воли держал себя в спокойствии. Долго смотрел на нее, кривя губы, мечтательно улыбаясь, потом крикнул: