Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему

ней. Ее глаза… они светились зеленым огнем и были полны ненависти и чего-то еще, чего Силье никогда не видела в своей жизни раньше и надеялась никогда не увидеть опять. Когда Суль увидела Силье, ненависть в ее глазах потухла, и она протянула к ней руки. Силье подняла ее.

— Суль, — прошептала она непослушными губами, парализованная страхом и горем. — Маленькая Суль, такое ты никогда не должна здесь делать.

— А что? — спросила Суль невинным тоном. — Я ничего не делала. Парень глуп.

— Да, это так, но…

— Я не хочу, чтобы он жил здесь. А также две чужие дамы.

— Дитя мое, этого не хочет никто из нас, но мы должны с этим смириться. Обещай мне, что ты будешь к ним добра, Суль! Обещай мне это!

Девочка обняла Силье за шею и засмеялась.

— Суль добрая, — сказала она.

«О, Боже мой, — думала Силье. — Тенгель, Тенгель, я должна поговорить с тобой. Или нет, этого тебе лучше не знать. Что мне делать? Какая это, вероятно, нечеловеческая задача — пытаться воспитать этого маленького несчастного ребенка!»

Бенедикт чувствовал себя очень угнетенным. Даже расписывание церкви больше его не радовало.

— Я убью эту сатану в юбке, — постоянно бормотал он себе под нос. — Я убью ее!

Однажды он действительно попытался выдворить Абелону и ее детей. Он начал выбрасывать на двор их пожитки и кричал изо всех сил «Вон!» Но Абелона была ему не по силам. Она угрожала донести фогду, что Бенедикт имеет связь с мятежниками. Она взяла это просто с потолка, но это соответствовало действительности. Бенедикт знал, что ему не бывать на свободе, если они начнут за ним следить по-настоящему. Поэтому семейство Абелоны осталось на хуторе. Эти родственники съедали невообразимо много всякой снеди и все же постоянно жаловались. Продовольственные запасы на хуторе заметно таяли, благоденствие кончалось, все, кроме семейства Абелоны, чувствовали себя беспомощными. Вечером под Новый год Бенедикт затронул в разговоре тему, которую Силье предвидела. Они сидели на кухне вдвоем.

— Выходи за меня замуж, Силье, — сказал он проникновенно. — Тогда мы решим много проблем. Абелона и ее отпрыски съедут со двора, твое будущее и будущее детей будет обеспечено.

Силье взяла его руку, лежавшую на столе.

— Я благодарю вас за дружеское предложение. Вы знаете, что я очень ценю вас. Но я не могу этого сделать.

— Почему же нет? Мне, видимо, не так много лет осталось жить, и я оставлю тебя в покое…

Она была вынуждена рассказать о том вечере, когда он пришел к ней.

— О, Боже, — прошептал он. — Я думал, что это был только сон. — Он вздохнул. — Да, Силье, я должен сознаться, что я лгал тебе. Я, старый пень, желал тебя. Я действительно верил, что могу управлять своими желаниями, но вино, очевидно, слишком меня разгорячило. И в глубине души у меня теплилась надежда, что когда-нибудь ты сможешь принять меня, теперь я это понимаю. А ты, вероятно, не могла себе представить… что делишь со мной постель?

У Силье в глазах были слезы.

— О, я так расположена к вам, господин Бенедикт. Но не таким образом. Нет, я не боюсь, что наша хорошая дружба была бы нарушена. Этого я не желаю. Ни за что на свете!

— Я тоже. Ах, да никто во всяком случае не сможет обвинить тебя в стремлении завладеть моим добром. Другие женщины, пожалуй, подавили бы отвращение и пошли на… Но не ты. И знаешь ли, я даже уверен, что был бы немного разочарован, если бы ты сказала «да». Художник не идет на сделку с собой ради удобства.

Теперь он снова перешел к благородному призванию художника. Эта тема была поистине его любимым коньком. Он помолчал.

— О Силье, мне кажется, все так грустно. В настоящее время абсолютно грустно.

— Да. И я боюсь, господин Бенедикт. За всех нас. Но особенно за детей.

Так закончился год. Год больших и глубоких изменений в жизни юной Силье. Она ждала, что принесет с собой год 1582. Скоро она это узнала. Три дня спустя Абелона нанесла удар, жестокий и разящий.

В кухню, когда обитатели дома, кроме Абелоны и ее детей, сидели и ели, стремглав вбежал работник. У него был ошалелый вид.

— Нам грозит опасность! Эта… она попросила меня покатать ее и ее детей. Я подслушал их разговор. Они намеревались ехать к фогду и донести на Силье.

Бенедикт вскочил.

— Что? Почему?

— Она узнала от одного из соседей, что Силье видели на лошади вместе с Тенгелем.

— О, господи Боже, — простонал Бенедикт. — Значит, Силье обвинят в том, что она сожительствовала с учеником Дьявола, бессмертным Тенгелем!

— Но это неправда, — оборвала его Силье. — Тенгель не бессмертный. А я девушка, я могу это доказать, если необходимо!

— Дорогое дитя, — сказал Бенедикт. — Здесь не поможет никакая девственность. Если подручные фогда схватят тебя сейчас, то ты мертва! Они станут мучить твое тело, медленно… и они будут этим наслаждаться. Но сначала они вытянут из тебя все о Тенгеле и Людях Льда, так что за собой ты потянешь и других. Да, вероятно, они возьмут и детей, потому что ты и Тенгель могли их околдовать. Для властей ты теперь первоклассная ведьма — из-за своего общения с человекозверем. А ты знаешь, как они наказывают ведьм, не правда ли?

— Что же нам делать?

— Я не знаю, не имею понятия. Вы должны отсюда исчезнуть. Но куда — и как? Значит, она добилась этого, чертова баба! — Бенедикт обратился к работнику.

— Ты должен сейчас же выйти отсюда, чтобы Абелона не заподозрила. Поезжай так тихо, как только возможно, так чтобы у Силье и детей осталось время.

Работник кивнул и пошел к двери. Силье догнала и обняла его. Грубоватый парень прослезился. Он попрощался с детьми.

— Вас не должно быть здесь, когда я вернусь. Не должно!

Как только экипаж выехал со двора, начались лихорадочные сборы. Все, что принадлежало Силье и детям, было упаковано в несколько узлов, женщины отдали ей также всю свою одежду, без которой могли обойтись. Бенедикт принес небольшой, в свинцовой раме мозаичный витраж, который он сделал сам. Было совершенно невозможно взять его с собой, но Силье не могла оторвать от картины глаз. Он сунул ей также книгу с чистыми страницами, которую сделал сам, и сказал, что это альбом для эскизов. Если ей захочется рисовать. Она получила от него прекрасное перо и несколько угольных карандашей. Силье пыталась сказать спасибо, но оба были одинаково взволнованы, и все закончилось слезами и объятиями.

Старые сестры плакали и,