Андрей Лазарчук - Темный мир

– А жену?

– Жена осталась. Он убил ее. Пытал, хотел узнать дорогу в Похьйоллу…

– Высокие отношения…

– Так вот, девочка моя. Хотим мы того, не хотим ли, но над Темным миром нависла смертельная опасность. Если нхо освободится из щита – а это произойдет почти наверняка, – то… Некоторые из нас умеют видеть будущее. Так вот – там ничего нет. Нет даже Солнца. Просто тьма, и все.

– Темный мир станет поистине темным…

– Да.

– Забавно то, что Волков говорил мне почти то же самое. Что когда мы вскрыли крипту, то запустили какой-то процесс, который погубит мир…

– Ну, получается, что так и есть, – усмехнулась Ирина Тойвовна. – Одно из свойств нхо – лгать, не говоря ни одного неверного слова. Теперь ты знаешь все это чуть более подробно…

– И что же делать?

– Надо забрать щит.

– Легко сказать.

– Смотри сама: есть три компонента – стояние Лун, камень и щит. Стояние мы отменить не можем, камень очень тяжел… остается щит.

– Над которым Волков трясется, как Кощей над златом.

– Именно так. Но ты пока что не знаешь своих собственных возможностей.

– То есть?

– Ты потомственная нойда. Войгини – твоя и Уме – подруги или еще ближе. Ты можешь сразу стать нойдой-нойтлохоном, а это самый страшный барьер, потом все пойдет проще.

– Что значит – страшный?

– Тебе нужно будет утонуть.

27

– Это безумие, – сказал я. – Волков обучался своему ремеслу сколько – две тысячи лет? А ты хочешь на ускоренных курсах превзойти его…

– У меня будут умения и опыт Уме, – сказала Маринка не очень уверенно. – А Уме победила его отца, который был куда страшнее.

– Мы этого не знаем, – сказал я. – Как измерить, кто страшнее, сильнее? Как сравнить?

– А что ты предлагаешь?

– Нам надо… хотя бы двоим…

– Я спрашивала. Они не могут инициировать мужчин. Другая… магия, что ли. Давай это так называть, для простоты.

– Кто тебе сказал?

– Рагнара.

– Ты с ней говорила?

– Конечно. Она тут вроде одной из верховных шаманок. А что?

– Просто спросил. А с вождем тебя уже познакомили?

– Пока нет. Она в горах, общается с духами… А наша Ирина Тойвовна, оказывается, что-то вроде директора местного ЦРУ.

– Это я уже понял. Ты про Шарпа не спрашивала?

– Спрашивала. Он на рыбалке.

– Что?

– На рыбалке. В смысле ловит рыбу. На удочку. С лодки. А что тебя удивляет?

– Да фиг его знает.

– По-моему, уже давно пора перестать удивляться.

– Ну да. Удивление вызывают какие-то нормальные вещи. Кстати, ты есть хочешь?

– Совсем не хочу.

– Вот и я тоже. И Рагнара сказала, что не захотим и что нужно себя заставлять.

– Я попробовала. Тошнит.

– Аналогично, коллега. Но вот они же как-то приспособились?

– Видимо, разность хода времени или что-то в этом духе… организм реагирует неадекватно. Я где-то читала, что у космонавтов так и что некоторые едят через силу весь полет, сколько они там…

– Наверное… Слушай, а может быть, все-таки есть другой путь? Может, они нам чего-то не рассказывают? Не доверяют?

– Может. Но тут получается как? Чтобы это узнать, я должна пройти инициацию. Думаю, если бы они хотели меня убить, то не пудрили бы мозги. А?

– Не сомневаюсь. Но все равно…

– Я знаешь сколько в себе копалась? И поняла, что это все отговорки. Да, боюсь. Ну и что? С тарзанкой прыгать… ни для чего, просто так – это пожалуйста. А для дела…

– Тут другое, Марин. Ты же понимаешь, что хода назад не будет?

– А его и так и так не будет. Мы тут можем, да, бесконечно трындеть, потому что эти заморочки со временем… но все равно ведь решать придется, а решать лучше сразу, не изводить себя. Правда же?

Я подумал. Я знал случаи, когда первое, импульсивное решение было самым правильным. И знал наоборот – когда оно вело к катастрофе. Когда Маркушкин побежал спасать пацана и нашел свою мину… и не только это.

А, ч-черт…

– По-моему, в общем сказать нельзя. Только в каждом конкретном. И то – после, когда все становится ясным.

– Ну… да. Наверное. И все равно. Давай представим, что и Волков нам врал, и эти врут. Но заметь, и там и там все кончается жуткой катастрофой…

– Марин, – сказал я. – Пойми. Умозрительно эта задача неразрешима. Сколько бы мы ни пытались снимать слои… Помнишь парадокс узника?

– Это который?

– Когда узника приговорили к смерти и судья сказал: ты будешь казнен в течение недели, но не будешь знать, в какой день. И узник возликовал: его не смогут казнить! Его точно не смогут казнить в последний день недели, в субботу, потому что, раз он до него дожил, то он будет знать, что это и есть день казни, а значит, условие приговора нарушено. Но тогда его не смогут казнить и в пятницу, потому что…

– Поняла. И что?

– Ничего. Он дошел в своих рассуждениях до воскресенья и успокоился. А в среду его повесили. Понимаешь?

– И к чему это ты рассказал такую веселую историю?

– К тому, что все наши теоретизирования бесполезны. Не надо объяснять почему?

– Кажется, поняла.

– Ну вот. И еще – ты, кажется, уже все решила и сейчас просто пытаешься оправдаться.

– Перед кем? В чем?

– Передо мной. В том, что уходишь одна. Нам ведь уже объяснили: и ты нойда, и я нойда, только оба не раскачанные. Но, наверное, наши войгини где-то там, – я показал вверх, – наверное, они что-то знают наперед…

И тут появились Рагнара, Ирина Тойвовна и еще одна эльфийка, как будто шагнувшая сюда прямо с киноэкрана – во всем зеленом. Наверное, это был оптический рефлекс – но и лицо ее, и светлые волосы тоже отливали зеленью. Ну а глаза – те не отливали. Таких зеленых бездонных глазищ я не видел никогда.

Непроизвольно я встал на колено и, преклонив голову, положил правую руку на левое плечо.

28

Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моей рукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что я написал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну а меня, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но я предупреждал, что в этом деле много странностей.

«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться. Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.

Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, а позволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. В этом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело. Была только нервная дрожь – что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Вода почти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала. «Дыши», – вспомнила она – и стала дышать.

Постепенно дрожь прошла, а тело наполнилось приятным теплом. Но она не успела им насладиться, потому что колесо провернулось еще раз, и она разом погрузилась с головой.

Через несколько секунд она заставила себя открыть глаза. Ей всегда было трудно открывать глаза в воде, потому что плавать и нырять она училась в бассейне, где вместо воды налит чистый хлорамин. Здесь вода была совершенно неощутима для глаз. Как воздух или туман.

«Не задерживай дыхание», – говорили ей. Но тут она ничего не могла с собой сделать. Весь опыт сухопутных предков, вбитый в геном, требовал держаться, держаться, держаться до последнего, до комков колючей проволоки в легких, до вылезших от натуги глазных яблок, до черного хаоса неминуемой смерти, который выключает сознание и оставляет только какие-то древние инстинкты. Она почти не могла шевелиться, руки были припеленуты к телу, и она лишь притянула колени к груди…

И вдруг в черной пелене ужаса возникло зеленое пятно. Через миг оно словно бы оказалось в фокусе восприятия, и теперь можно было понять, что это зеленый луг, что воздух над ним пронизан косыми лучами солнечного света и что над лугом низко-низко летит, чуть шевеля руками и ногами, обнаженная девушка с развевающимися волосами. Девушка подлетела к Маринке вплотную и, улыбаясь, сказала: «Дыши!» Голос у нее был низкий, вибрирующий.

И Маринка вдохнула воду. Закашлялась. Пузыри воздуха вырвались, произведя гирлянду звуков. Потом воздух выходил еще и еще, вызывая щекотку в носу.

Водой можно было дышать почти без труда…»

Я нашел Шарпа, когда он вытаскивал свою лодку на берег. Рядом с ним стояла одна из девушек-разведчиц, которые нас захватили, – Айникки. Увидев меня, Шарп подмигнул мне и глазами показал на Айникки, и я понял, что он хвастается своей мнимой победой.

– Ну что, капитан, – сказал я. – С уловом?

– Не без того, – гордо сказал Шарп и выволок из лодки двух лососей, каждого килограммов по семь, связанных вместе за жаберные крышки. – На блесну! – добавил он с особой интонацией, но я не такой знаток рыбалки, чтобы понять, в чем соль этого замечания.

– Тогда давай их быстро на угли, потому что скоро нам назад, – сказал я.

И увидел, как глаза Шарпа потухли.

Лосось оказался волшебно вкусен. Горячий, пропитанный дымом, с моченой брусникой и молодыми побегами папоротника в качестве приправы, на горячих же плоских лепешках… Я забыл, что надо заставлять себя есть, я наслаждался, и мне были безразличны причины. Мы наелись так, что казалось, встать будет невозможно.