Маргит Сандему - Невыносимое одиночество

Конечно, я нахожусь в ином положении, поскольку я наполовину норвежец, наполовину немец, а вырос в Швеции. Но мне кажется, что я не мог бы изменить Швеции, которая так много сделала для меня и где находится, собственно, мой дом.

Нет, это не единственное мое желание. Я тоскую по своей маленькой семье, чувствую ответственность за всех вас. И в то же время так чудесно сознавать, что в Швеции вы все в безопасности. Очень мило с твоей стороны, что ты хочешь помочь мне в моих трудностях. Чем ближе мы друг другу, тем труднее нам разговаривать. Ты стала мне гораздо ближе, чем была раньше. Но не мы одни переживаем такое: расстояния сближают людей.

Дорогая моя супруга, как я осмелился написать все это? Возможно, именно в силу разделяющего нас расстояния. Никто из нас не испытывает никакого принуждения, никакого давления. Хочу сказать тебе, что пару недель назад я случайно услышал голос, говорящий с тем же акцентом, что и у тебя: это был, скорее всего, пленный французский солдат. В тот миг я ощутил горячую тоску — и я был счастлив. Да, Анетта, так оно и было, я должен сказать тебе об этом, даже если тебе это безразлично.

Помнишь, я говорил, что одно-единственное письмо может все испортить? Не знаю, стоит ли мне об этом сожалеть, но я прошу тебя отнестись к тому письму с пониманием. Сожги его, забудь о нем или спрячь куда-нибудь!

Что я могу сказать о своих душевных муках? Я сам этого не понимаю. Я всегда был одиноким и замкнутым, мне всегда было трудно общаться с окружающими. Мне казалось, что почва уходит у меня из-под ног. В материальном плане мне не на что было жаловаться, поскольку с самого моего одинокого детства все были очень расположены ко мне. Но сознание того, что я не на своем месте, всегда доставляло мне мучения. Мне нечем было заняться, некого было радовать. Я чувствовал себя таким заброшенным, таким никчемным, что это пагубно подействовало на меня. Если бы я только мог почувствовать близость, общность с кем-то!»

Читая это, Анетта слабо всхлипывала.

— О, Микаел, — шептала она.

«И это было один-единственный раз, когда я встретил моего родственника Танкреда. Несмотря на то, что мы были такие разные: он — живой и веселый, я же, как обычно, меланхоличный, мы почувствовали кровное родство. Понимаешь?

Но в последние годы в моих раздумьях появился новый элемент, наполняющий меня страхом. Я готов утонуть в чем-то неведомом мне. У меня бывают своего рода приступы — и ты наблюдала один из них в последний вечер перед моим отъездом. Что-то готово поглотить меня, какая-то тьма, стремление к чему-то абсолютно злому. По твоим глазам я увидел, что ты боишься безумия. Мне трудно поверить, что это безумие, Анетта, но я ничего об этом не знаю. О, как безнадежно я ищу того, кто мог бы это понять! Кто не отшатнется в страхе от меня. Но мне никогда не найти такого человека. Ты говоришь о Боге. Не знаю, поможет ли это. Я пытался просить его о помощи, но, как мне кажется, есть какой-то таинственный код, чтобы твоя просьба дошла до Бога, а этот код мне неизвестен. Может быть, он снисходит к одним и равнодушен к другим. Я говорил об этом с одним священником, но тот сказал, что моя вера недостаточно сильная. Мне кажется, это звучит цинично. Мне вряд ли стоит надеяться быть услышанным, но я видел, как одна женщина молилась за своего возлюбленного, хотя война отняла у нее все, что она имела. Но Бог должно быть, в этот момент спал, поскольку в ее семье погибли все дети и все молодые, остались одни старики, чтобы скорбеть по убитым.

Дорогая Анетта, если Всевышний не в состоянии помочь, как же ты тогда сможешь понять мои проблемы? И все же я доверяю тебе свою жизнь, я думаю о тебе как о своем единственном друге, понимаешь? Теперь, когда мы так далеко друг от друга, что не сможем причинить друг другу вреда, я мечтаю обрести рядом с тобой забвение, познать человеческую близость, почувствовать, что кто-то заботится обо мне. Мне стыдно признаться в этом, но я хочу, чтобы ты была моей. По-другому тут не скажешь. Монахи, возможно, могут жить в воздержании, хотя я и сомневаюсь в этом, наслушавшись всяких историй о потайных ходах в женский монастырь и о трупах новорожденных, найденных в коридорах. Лично я тяжело переношу воздержание. До этого я справлялся, да и теперь прекрасно справляюсь, но я все же мечтаю заключить тебя в свои объятия, нежные и преисполненные любви, чтобы тебе не было это противно. Твоя недоступность пугает меня, должен тебе сказать. Я всегда боялся быть нежеланным, возможно, потому, что у меня никогда не было своего дома, не было отца и матери. Малейший знак неудовольствия отталкивает меня от тебя. А в тебе, надо сказать, этого хватает! Или же это с твоей стороны тоже опасения? Может быть, ты заметила во мне признаки того, что я держусь от тебя на расстоянии? Может быть, мы оба боимся доставить друг другу неприятности? Или же твоя дева Мария не желает видеть и слышать подобные вещи? Не забывай, Анетта, что у девы Марии было много детей! Ей не были чужды телесные удовольствия.

Мне хочется, чтобы ты ответила на это письмо. Мне очень хотелось бы побольше узнать о тебе — о женщине, на которой я женат уже шесть лет и к которой прикоснулся лишь однажды.

Будь готова к тому, что война и армейская жизнь совершенно опустошат меня. Все то, чего тебе и Доминику удалось добиться, снова разрушено. Мне теперь гораздо хуже, чем было в тот раз, когда я притащился, словно какая-то развалина, к тебе.

Так долго это не может тянуться, Анетта. Что же мне делать?

Твой верный Микаел».

Анетта чувствовала себя ошарашенной.

— Он слишком много требует от меня, — взмолилась она. — Как мне ответить на все это?

Простонав и проохав трое суток, она села писать ответ.

«Мой дорогой супруг!

Спасибо за письмо, которого мы все так ждали. Приятно было узнать, что ты в добром здравии…»

Эта фраза получилась двусмысленной, так что Микаел, читая ее, добавил от себя: «и в бодром настроении», горько усмехнувшись при этом.

«Я слышала также о великом подвиге нашего короля и о том, что он теперь ведет переговоры о мире в Копенгагенском замке. Пусть это пойдет на благо ему и Швеции!»

«А Дании?» — подумал Микаел.

«Ты так прекрасно пишешь о том, что я теперь твой единственный друг. Спасибо тебе, дорогой, я постараюсь оправдать твое доверие. Но мне все же кажется, что ты несправедлив к Господу, говоря, что он спит. Та женщина, которую ты встретил, была спасена: она молилась и была спасена! По-моему, это очень логично. Бог видит все, пойми. Возможно, он решил испытать ее преданность к себе, дав умереть ее близким?»

Прочитав это, Микаел почувствовал смущение и протест. Когда же его жена научится понимать его? Когда он сможет понять ее?