Гарри Тертлдав - Мост над бездной

От этих слов ее словно высеченное из гранита лицо удивительно смягчилось.

— Если после молитв за Скопенцану в вашем сердце осталось немного места, прошу вас, за Гимерия помолитесь. Всякий раз, когда автократор и бунтовщик сражаются, внутри меня умирает частичка меня. А теперь Малеину придется и с варварами сражаться.

Стилиану тоже придется с ними сражаться. Ингегерд умолчала о нем, потому что ее муж служил автократору. Пытаясь утешить ее как можно лучше, Ршава сказал:

— Не думаю, что хаморы в ближайшее время нападут на имперскую армию. Первым делом они займутся тем, что сделать легче, а уже потом — всем остальным.

— Это лишь откладывает зловещий день. И это не означает, что он не наступит, — ответила Ингегерд. Ее трезвый, ясный разум легко добирался до сути вещей. И та суть, которую она видела сейчас, разбивала ее сердце. Пытаясь сохранить тот железный самоконтроль, который Ршава всегда в ней видел, она добавила: — Боюсь, Гимерий еще очень не скоро домой вернется, в Скопенцану.

— И что ты будешь делать?

Ингегерд ответила не сразу. Прелат осознал, с каким напряжением ждет ее ответа, лишь когда заметил, что затаил дыхание. Наконец она сказала:

— Буду делать все, что смогу, святейший отец. Что еще я могу сделать?

«И это все?» — подумал Ршава, но спрашивать не стал. Будучи женщиной благоразумной, она ответила бы, что не знает сейчас, но узнает, когда придет время. А стоит ли задавать вопрос, когда ответ очевиден? Вместо этого прелат сказал:

— Ты настолько же мудрая, насколько…

— Насколько что, святейший отец? — спросила Ингегерд, прямолинейная, как всегда.

«Насколько прекрасная…» — хотел он сказать. Но Гимерий просил Ршаву присмотреть за женой не ради него, а ради себя. И еще Ршаву ограничивали принятые обеты, знание того, чего он делать не должен и чего он решительно поклялся не делать.

— Насколько здравомыслящая, — ответил он, помедлив только секунду.

— Мой здравый смысл кажется бессмыслицей. А мудрость, какова она есть, меня подводит. Его здесь нет, а из-за того, что его здесь нет, день зимнего солнцестояния словно и не наступал. — Ингегерд взяла себя в руки. — По доброте вашей, вы можете и за меня помолиться, но только когда помолитесь за Скопенцану и за Гимерия. Они важнее. — Ингегерд склонила перед ним голову и направилась к выходу, держа спину прямо и глядя только вперед.

Когда она ушла, к Ршаве подходили и другие прихожане. Наверное, прелат говорил им то, что требовалось сказать, а люди, наверное, были удовлетворены его ответами. Он совершенно не помнил, с кем и о чем говорил. Все его мысли были только об Ингегерд. «Я буду молиться за тебя, — подумал он. — О да». И если Гимерия изрубят на куски сабли варваров, если от Скопенцаны останутся одни сгоревшие руины, он будет молиться о том, что важно для него.

Он понимал, что это неправильно. Но понимать и быть в состоянии что-то с этим сделать — вещи совершенно разные. И значит, ко всем его многочисленным молитвам Ршаве придется добавить молитву и за себя.

Через несколько дней после этого богослужения в Скопенцану начали стекаться беженцы — крестьяне с окрестных ферм. Некоторые, чудом уцелевшие, после того как хаморы ограбили их и соседние фермы, рассказывали жуткие истории. Другие, более мудрые или просто напуганные тем, что может с ними случиться, побросали свои дома, не дожидаясь, пока на них обрушится беда.

Зауц начал размещать беглецов в казармах, где прежде находился гарнизон. Вскоре казармы оказались набиты до отказа. Кое-кого приютили в храмах Скопенцаны. Других эпарх расселил по домам горожан, добровольно вызвавшихся помочь. Но добровольцев не стало, когда одного из крестьян-беглецов поймали во время попытки продать украденные из дома хозяев серебряные подсвечники.

С этой восхитительной новостью Зауц и явился в кабинет Ршавы.

— И что мне теперь прикажете делать, святейший отец? — вопросил близкий к отчаянию эпарх. — Люди на улицах уже кричат мне, чтобы я закрыл ворота и больше не пускал в город крестьян. Клянусь благим богом, мне даже кричат, чтобы я вышвырнул за ворота в снег всех крестьян, что уже находятся в Скопенцане.

— Станете ли вы наказывать вместе с виновными и тех, кто не совершил ничего плохого? — спросил Ршава. — Где же в этом справедливость?

— Командир ополченцев, которые заменяют нам настоящих солдат, говорит, что гости едят наш хлеб и ничего не дают взамен, — сообщил Зауц. — И еще он говорит, что из-за них нам будет труднее выдержать осаду, если до нее дойдет, поэтому нам следует их выгнать.

— Могут ли хаморы осадить нас? Можем ли мы хоть что-нибудь сделать, если они так поступят, кроме как молиться и надеяться на лучшее? Если они могут и мы можем, то сможем ли мы продержаться настолько долго, что съеденное крестьянами будет иметь значение?

Зауц лишь трижды пожал плечами на каждый из вопросов.

— Святейший отец, я не знаю, что сказать. И вряд ли кто-либо в Скопенцане это знает. Но вот что я вам скажу: мне не нужны проблемы в городе, особенно сейчас. Я не хочу, чтобы эти крестьяне-оборванцы крали у людей, которые пытаются сделать им добро. И я также не хочу, чтобы толпа начала охотиться на крестьян, убивать их и насиловать ради развлечения.

— Тут я с вами согласен, — признался Ршава. — Ну хорошо. Передайте командиру ополченцев, чтобы он пришел сюда ко мне. Пожалуй, нам стоит поговорить с глазу на глаз.

— Передам, — быстро согласился Зауц. — Надеюсь, вам удастся его вразумить. Фаос свидетель, что мне это не удалось.

Человеком, возглавившим ополчение Скопенцаны, оказался каменщик по имени Токсар. По всей вероятности, ему и пришла в голову идея сформировать ополчение. У Токсара была густая черная борода с редкими ниточками седины, грубовато-красивое лицо и покрытые шрамами мозолистые руки, характерные для людей его ремесла. Прелату он был почти незнаком: каменщик не имел привычки молиться в главном храме.

Мацук провел его в кабинет Ршавы. Токсар с изумлением уставился на обилие книг, и младшему священнику пришлось кашлянуть, напоминая, что гостю не мешало бы поклониться прелату.

— Святейший господин, — произнес Токсар низким хрипловатым голосом и обвел рукой свитки и рукописные книги: — Вы все это прочитали?

Ршава не отказался бы получать медяк всякий раз, когда слышал этот вопрос. Теперь этих медяков накопилось бы на несколько золотых, которые он, разумеется, пожертвовал бы на благотворительность…

— Какая от них человеку польза, если он их не читает? — ответил он вопросом на вопрос.

— А есть ли от них какая польза, ежели их прочесть?