Василий Горъ - Право сильного

'Увидишь. Обязательно. Как только закончится эта война, я отпущу тебя домой. Как минимум, до весны…' — мысленно повторял я каждый раз, когда он прикасался к тому самому наручу. И старательно отгонял от себя мысли о том, что какая-нибудь ерзидская сабля может внести в мои планы свои коррективы…

…Услышав уханье филина — знак 'внимание', поданный головным дозором — я перешел с бега на шаг, проверил, не сдвинулись ли в сторону рукояти мечей, и сдвинул лямки заплечного мешка так, чтобы, при необходимости, его можно было скинуть в одно мгновение. Мои воины сделали то же самое. А затем, не дожидаясь команды, скользнули в разные стороны и растворились между деревьев.

Проводив взглядом последнего, я перетек к ближайшему стволу и медленно 'поплыл' дальше. Стараясь двигаться предельно неторопливо и плавно.

В это время 'филин' ухнул еще раз. А затем чуть в стороне послышалась долгая, раскатистая басовая трель самки серой неясыти.

'Опасности нет. Можно двигаться дальше…' — мысленно 'перевел' я, а через два особых 'коленца' заинтересованно вгляделся во тьму: где-то там, впереди, дозор обнаружил беженцев.

'Проверю сам. Вы — прикрываете…' — жестами показал я 'лесу' и, не проверяя, увидели воины эту команду или нет, заскользил вперед. А уже через пару минут увидел далеко впереди едва заметные отблески. И поморщился: судя по тому, что костер не скрывали, среди беженцев не было ни охотников, ни бывших солдат.

Так оно, собственно, и оказалось: в небольшой низинке, расположенной в десятке перестрелов от дороги, пряталось три с лишним десятка женщин, пяток донельзя измученных подростков от восьми и до двенадцати лет и уйма детей. Увидев меня, вся эта толпа сложилась в поясном поклоне, а дебелая тетка с разодранным в кровь лицом и драном тулупе на голое тело бухнулась на колени, ткнулась лбом в промерзшую землю и затряслась в беззвучных рыданиях.

'Муж, двое сыновей и дочка…' — одними губами произнесла мрачная, как грозовая туча, молоденькая девица в вымазанном грязью сарафане, видавшей виды душегрейке и стоптанных войлочных постолах и закусила губу — видимо, вспомнила о своих потерях.

'Вот и первые смерти…' — угрюмо подумал я, затем сбросил на землю заплечный мешок и негромко поинтересовался:

— Детей кормили?

— Только грудничков… — отозвалось сразу несколько человек. — Остальных нечем, ваш-мл-сть: бежали в том, чем были…

— Ваша светлость… — ухнул Бродяга из-за моего плеча.

У девицы в грязном сарафане отвалилась челюсть, а глаза чуть не вывалились из орбит:

— Г-граф А-аурон Утерс?!

— А почему именно Утерс? — удивленно спросил я.

— Граф. В лесу. С солдатами. Двигается не ОТ, а К ерзидам… — грустно усмехнулась она. — Опять же, молод, красив и с двумя мечами…

Логика была железной. Особенно в той части, где говорилось про парное оружие. Поэтому пришлось признаваться:

— Да, это я…

— Простите, ваша светлость, обозналась! — затараторила девица и, покраснев до корней волос, принялась приводить в порядок свою одежду.

— За что? Как видите, я не в сюрко родовых цветов и не в карете… — буркнул я и, чтобы не смущать ни ее, ни остальных женщин, присел на корточки, развязал горловину мешка и вытащил из него сверток с продуктами: — Держите…

…Минут через сорок в лагере воцарилась мертвая тишина: сытая малышня, укутанная во что попало и устроенная на подстилках из лапника, спала или боролась со сном, дети постарше, явно не желающие отправляться на боковую, прятались кто где, а взрослые собрались вокруг ямы с костром и угрюмо слушали срывающийся голос одной из беженок:

— Га-анец… пра-анесся через ди-иревню… де-т в полдень… Ска-азал, что началась ва-айна… и что сти-ипняки пи-иешли гра-аницу… Горван начал была-а са-абираться, но Ма-аршад поднял его на смех, мол-а, хде гра-аница, а хде мы…

Слушать ее, да еще находясь в состоянии прозрения, было жутковато: женщина видела все, что рассказывала. И заново переживала все, через что ей пришлось пройти.

— Ка-агда за а-аколицей ра-аздался топот ка-апыт, я была у Анфишкиного ка-алодца. Б-алтала с На-астой и Ла-адой… Мы па-адумали, что это-ть — а-ачередной а-абоз… Но па-атом щелкнули ти-итивы, кто-то стра-ашно за-аорал…

…Предупреждение проигнорировали не все — то ли три, то ли четыре десятка семей, погрузив добро на телеги, уехало к Мэйссу чуть ли не через два часа после отъезда гонца, а остальные решили, что день-два у них еще есть. Большая часть продолжила заниматься своими делами, меньшая начала собираться, а деревенский голова, взяв с собой несколько мужчин, отправился выполнять королевский приказ — уничтожать все, что может служить едой для ерзидов и кормом для их лошадей. Кстати, тоже не сразу, а только после того, как выдержал самый настоящий бой с теми, кто не желал терять нажитое тяжким трудом добро.

Скирды сена просто сожгли. Остатки невывезенной муки, хранившиеся в амбаре мельника, тоже. Но только после того, как вывезли за околицу. А когда дело дошло до мелкой живности, жители деревни заартачились: деньги, обещанные королем, были где-то там, в будущем, а свиньи, козы и курицы с утками — вон, перед глазами. Голова попробовал убедить соседей личным примером и забил корову, десяток поросят и что-то там еще, но не преуспел: стоило ему выйти на улицу с окровавленным ножом, как мигом собравшаяся вокруг толпа подняла страшный шум.

Шумели долго, до полудня. И не просто шумели, но и хватали друг друга за грудки, били морды и даже брались за оглобли, колья и лопаты.

Мужской ор и женский визг длился бы до самого вечера, но через несколько часов в деревню влетели ерзиды и поставили в споре кровавую точку.

— Сена им-а, не да-асталось, ваша светлость… — пряча взгляд, вздохнула женщина в самом конце рассказа. — И зерна — тоже. А вот мя-аса они взяли да-авольно много…

Думала она не о сене и о мясе, а о тех, кто, пытаясь дать им уйти, полег под ерзидскими саблями и стрелами. А еще сгорала от ненависти к степнякам, злилась на себя за то, что не послушалась гонца и… бесилась от злости на армию, которая должна их НЕ ЗАЩИТИЛА!

Как ни странно, нас к армии она не относила — когда ее взгляд останавливался на моем лице, на куске полотна с остатками еды или на ком-то из моих людей, она ощущала облегчение…

— Бог с ним, с мясом… — поняв, что рассказ закончен, вздохнул я. — Плохо, что вы не ушли в леса…

— Плохо… — эхом отозвалась она, вытерла заплаканные щеки тыльной стороной ладони платья, а затем уставилась на меня со злой надеждой во взгляде: — Ва-аша светлость, вы ведь ата-амстите за наших мужчин?