Светлана Тулина - Ференциата, будь человеком!

Королю я потом сказала, что меня поцеловала мама, перед самой смертью. Он поверил — иногда такое срабатывало. Да только вот мама моя не была человеком, это все слухи, которых мы, правда, не опровергали. Это и есть главная тайна нашего рода. Можно привыкнуть ко всему — даже к серебру. Если начинать по чуть-чуть, постепенно увеличивая дозу.

Меня приучали с рождения. Сначала очень больно, потом просто больно, но через какое-то время становится только немного противно. А потом привыкаешь и к этому…

— Ференциата!..

Эдвин не спит и полностью одет. Вскакивает с застеленной койки, бросается мне навстречу, расплываясь в счастливой улыбке. Ко всему привыкаешь, и когда-нибудь я, наверное, привыкну к этой улыбке, но пока каждый раз обрывается сердце, а еще он так произносит мое имя, что слабеют колени. Вот она, причина. Та самая. Эдвин, Эдвин, что же мне делать с тобою, да и с собою тоже…

— Ференциата…

У него горячие руки и жадные губы.

— Зачем ты опять выходил?.. Зачем?! Чего тебе не хватает? А если бы вдруг…

Идя сюда, я была настроена на серьезный разговор. Надо же, в конце концов, объяснить этому дураку… но у него такие горячие губы и жадные руки…

Корзинка с клубникой падает на пол, рассыпаются ягоды, кто-то из нас давит их, уже не понять, кто именно, пронзительный сладковатый запах мешается с запахом кожи и табака. На пол летит одеяло. Я прижимаюсь всем телом к восхитительно теплой коже и не хочу ни о чем больше думать…

А потом мы валялись на шкурах, и я кормила его клубникой прямо с пола. Красный сок от раздавленных ягод тек по моим пальцам и был очень похож на кровь. Эдвин смотрел умоляюще, но молчал — я давно запретила ему просить об этом. Вслух он сказал другое:

— А я тебе подарок приготовил! На завтра. Хочешь, покажу?

— Дурачок! — прижимаю перемазанный клубникой палец к его губам, палец тут же оказывается облизан. Потрясающие ощущения. — Нельзя до ночи рождения. Завтра покажешь…

А потом я его все-таки укусила. Не сильно, так, совсем чуть-чуть — уж больно красноречиво он просил. Хотя и молча.

Витая капля расплавленного серебра, вместо того, чтобы скользнуть в приготовленную для нее лунку и вытянуться очередным шипом для розочки, ушла в сторону и шлепнулась на тыльную сторону моей ладони. Шипя, сую руку в холодную воду, потом зализываю ранку, пока она не превращается в белый шрамик. Он не исчезнет — шрамы от серебра никогда не исчезают до конца. На моих руках их много, есть мельче, но есть и крупнее.

Работа сегодня никак не желает идти.

Королевский заказ. Ожерелье и два браслета, больше похожие на ошейник и наручники, прослойка холодного серебра под золотой паутиной. Интересное такое украшение… оно не причинит вреда носителю, просто блокирует магические способности, в том числе и врожденные — не даст, к примеру, переменить облик. Несколько лет назад, помнится, при дворе ходили слухи, что у принца определенные проблемы с удержанием себя в руках, тогда это списали на юношескую порывистость, а наиболее ретивые сплетники как-то очень быстро пополнили собою список тех, на кого мне открыта лицензия. Пожалуй, я не буду спрашивать Короля, для кого предназначено украшение, работа над которым сегодня ни в какую не желает идти…

Оно и понятно — я просто тяну время.

Ночь рождения — ерунда, суеверие, тем более для аритмика, день-то уже наступил. Просто еще один повод отложить на потом, оттянуть хоть ненадолго.

Трусость.

Если я попытаюсь, хотя бы просто попытаюсь — назад пути уже не будет. И не важно, получится у меня что-нибудь или нет.

Если получится — я изменюсь. Навсегда, и не только внутренне. Хотелось бы верить, конечно, что Эдвин только обрадуется, да он и сам говорил, что ему плевать, как я выгляжу, он все равно меня любит и будет любить…

Я нашла его на берегу, больше двух лет назад, переломанного и без сознания. Сначала хотела добить, а потом подумала, что никогда не пробовала человека. Персональный донор, почему бы и нет? Забрала к себе, спрятала в подвале, подлечила. На вкус он оказался довольно приятен, но ничего особенного, не понимаю, из-за чего наши все так стонут. Он сбежал, как только срослась переломанная нога.

Потом вернулся…

Я не знаю, когда все началось. Когда он вернулся первый раз, ничего еще не было, это точно — я только удивилась. Я тогда еще не знала, что это и есть признак настоящего человека, они всегда убегают и всегда возвращаются. Может быть, когда он вернулся в пятый или шестой раз и заявил, что не может без меня жить? А, может, и раньше — я ведь уже скучала, когда он уходил, хотя и врала себе, что скучаю просто по разнообразию рациона. Я привыкла врать всем, и себе в том числе. Не знаю точно, когда же я перестала его ненавидеть и, наконец, поняла.

А когда поняла — испугалась…

Хватит тянуть!

Бросаю инструменты прямо на рабочем столе, убирать по местам — лишняя задержка. Поднимаюсь наверх, как была, впервые за последние то ли пять, то ли шесть лет. Поцелуи Эдвина горят на моих губах, решимость тверда, а для заклятья не важно, луна или солнце будет свидетелем. Никто так не пробовал, но почему бы и нет? И — на самых задворках — мыслишка, что, если вдруг не сработает, у меня все же останется отговорка, это не я виновата, и Эдвин не виноват…

Поднимаюсь на самый верх, там южное окно всегда закрыто ставнями, так будет лучше, чтобы сразу… хорошо, что сегодня ясно. Распахиваю ставни, лицо и руки сразу же обжигает — давно не тренировалась. Не смертельно, ритуальная фраза короткая, а боль лишь добавит решимости. Вскидываю лицо, ощущая на губах горячие поцелуи то ли Эдвина, то ли солнца, повторяю заклятье — раз, другой, третий. Свет становится ослепительным, а дальше — темнота…

Мне кажется, что я открываю глаза почти сразу — но солнце за окнами вечернее, алое, и уже слегка раздавленное о горизонт. Хочется пить, кожу на лице и руках саднит и жжет. Глаза открываются с трудом, в них словно песка насыпали. Все болит. Это вот что — и значит быть человеком? Ведь если я провалялась под прямыми солнечными весь день и осталась жива — значит, все получилось. Смотрю на красные руки. Ну и где обещанный загар цвета полированной бронзы, непременный атрибут настоящей человечности? Осторожно трогаю щеку. Морщусь. Похоже, лицо такое же красное и опухшее. Самое время спуститься вниз и обрадовать Эдвина — милый, привет!

Нет уж.

Пусть сначала хотя бы отек спадет…

Встаю, постанывая, ковыляю к умывальнику. Опускаю лицо в тазик с холодной водой. Пью. Становится легче. Вот и хорошо. Теперь все будет хорошо. И мы будем вместе. Теперь я такая же, как он. На самом деле такая же. Можно будет обрадовать Короля, он ведь давно хотел. И будет двойная лицензия, и никто не посмеет усомниться и ткнуть пальцем в отсутствие детей, потому что дети тоже будут.