Екатерина Лесина - Белая кость

   Крест поставили на заднем дворе, и свежевыбеленный храм тускло светился в темноте. Черные стены домов были слепы, а черные тени людей - неподвижны.

   - Да приступаем с искренним сердцем, с полною верою, омыв тела водой чистою... - громко читал Йоська, вытаскивая из памяти позабытые слова.

   А Гонцо разбрызгивал ледяную воду. Он очень старался, чтобы досталось всем. И сам вымок до нитки, чему и радовался премного.

   Шипе-Тотек сидел у креста. Книга в его руках размокала и расползалась грязными лохмотьями. Но дочитать он успел. Новое знание смущало.

   - И когда пришли на место, называемое Лобное, там распяли его. Он же говорил: радуйтесь!

   Повесив ведро на крюк, Гонцо подошел к Шипе-Тотеку и снял плащ...

   - Распявшие его делили одежды его, - Йося-Удод завернулся в плащ и нежно провел ладонью по старым шкурам. От прикосновения те трескались и сухим пеплом падали на землю.

   Гвозди с хрустом пробили запястья Шипе-Тотека и увязли в сочной древесине. На всякий случай Гонцо обернул руки веревкой: уж больно тонким и ненадежным выглядело божественное тело. Только сердца в банках стучали в прежнем ровном ритме, да все никак не мог подстроиться под них старый механизм часов.

   Поднимали крест всем миром. А подняв, свалили к подножью принесенные камни. Люди очень радовались освобождению. Шипе-Тотек ждал.

   Его ожидание затянулось на три долгих дня, и часы, устав гнаться за временем, замерли. Теперь во дворе храма всегда была без одной минуты полночь.

   А потом людям надоело сторожить бога.

   - Я принесла тебе подарки, - сказала Аннетка, глядя снизу вверх.

   И Ублюдок, прижавшись к ее ноге, выгнулся дугой. Рыжая шкура его, изрядно измазанная, тоже выгнулась.

   - Я приносила их раньше, но мне сказали, что к тебе нельзя. И Гонцо обещал передать, а не передал. Они снова все принесли мне.

   Бог молчал.

   Он был огромен и в то же время ничтожно мал на этом кресте. Дерево сочилось соком, от которого прорастали камни. И Аннетка, прикоснувшись к ростку - тонкий-тонкий стебелек с лиловым шаром цветка - улыбнулась.

   Бог был настоящим.

   - До тебя приходили другие. И уходили. И снова приходили. Все читали книгу.

   - Книги больше нет, - ответил Шипе-Тотек, и голос его был тих.

   - Но ты же помнишь, что в ней?

   - Помню.

   Аннетка осторожно отодвинула цветок и взобралась на каменную кучу.

   Бог висел высоко. Крест стоял прочно. А люди могли вернуться во двор. Вряд ли они бы обрадовались, увидев, что делает Аннетка.

   Нож из белой-белой кости вошел в древесину. Лезвие скользило, как струна по ладони. Стонало волокно, хрустели кости креста, старалась Аннетка. Бог смотрел на нее и улыбался.

   Он знал, что время пришло. И когда крест покосился, закрыл глаза. Падать было неприятно.

   Лезвие истончилось до прозрачности. Будто бы не нож в Аннеткиной руке, но льдинка: подуй и растает. Аннетке было жаль ножа, но еще жальче - Бога, которого бросили, как бросали всех прочих. Она развязала узлы, вытащила гвозди и помогла Шипе-Тотеку сесть.

   - Боги приходят и уходят. А люди не меняются. Почему? - спросила она.

   - Боги - это боги. Люди - это люди, - ответил Шипе-Тотек и посмотрел на часы. Стрелки сдвинулись, обрезая последнюю нить существования мира.

   - Пусть так. Но зачем тогда?

   Поймав шкуру, Шипе-Тотек кинул ее на Ублюдка, и все стало как прежде. Сейчас бог уйдет и люди забудут, что он был здесь.

   - Я не хочу, чтобы не менялось, - Аннетка протянула нож. - Вот. Мне больше нечего дать тебе.

   Колокол не запел - застонал, и голос его содрал свежую побелку со стен храма.

   - Я не помню, откуда взялся этот нож. Может, он всегда был.

   - Может, - Шипе-Тотек когтем приподнял подбородок и заглянул в глаза.

   Он смотрел бесконечно долго, вытягивая каждую минуту Аннеткиной жизни. Она же, решившись, прижалась губами к его губам. Шипе-Тотек больше не вонял тухлой рыбой.

   - Ты же уйдешь? - шепотом спросила она.

   - Уйду.

   - Возьми меня с собой. Пожалуйста.

   Шипе-Тотек кивнул и, приняв нож из белой кости, вырезал сердце Аннетки.

   - Спи, - сказал Шипе-Тотек, поднимая тело. Кровь падала на землю, становясь живительным древесным соком, и зеленые стебли тянулись навстречу.

   И вновь ударил колокол, сбрасывая стены храма. Крыша же покачнулась, но устояла на четырех столпах.

   - Спи, я подарю тебе звезду, - Шипе-Тотек возложил тело на алтарь и закрыл дыру в груди крестом. Черная кровь поила камень. И камень рождал звезды.

   Аннетка смотрела, как дыхание бога окутывает ее сердце, замыкая в стеклянном пузыре. Стенки его становились толще, а внутри появилась розовая кисельная жижа.

   - Дана мне всякая власть, - грудная клетка Шипе-Тотека раскрылась. - И судим будет каждый.

   Очередной удар колокола обрушил храм.

   В третий из безымянных дней Шипе-Тотек спустился в долину. Был он столь худ, что кожа присохла к черепу, обрисовывая все бугры и впадины. На спине она треснула, и белые позвонки выглядывали из разрыва, точно личинки из куска гнилого мяса. Плащ из свежеободранных шкур, прихваченный застежкой - два разноцветных глаза на белой костяной игле - волочился по земле. Позвякивал инструмент, а в груди бодро стучали четыре сердца.