Александр Кондратьев - Сатиресса

Внезапно снизу услышал я страшный вопль. Это кричали пленные варварские женщины. Они кричали долго и раздирающим сердце голосом, словно с них живьём снимали шкуру. Мало-помалу смолкли и они. Я думал, что чудовища их тоже убили, но вскоре увидел, что ошибся. В это время послышался негромкий голос оставшихся на берегу сатиров. Это, очевидно, был сигнал, потому что грабители, один за другим, стали покидать нашу галеру. Они уносили с собой все, что могли захватить. Трое волокли за спинами наших пленниц, и я заметил, что те еще были живыми. Платье на них было растерзано и местами смочено кровью. Одна из них — это была дочь жреца — слабо стонала. Дикий сатир тащил ее, держа за длинные черные косы… Один за другим грабители скрылись в лесу.

Спустя некоторое время вернулись товарищи и пришли в ужас от моего рассказа. Так как они успели запастись водой и нарвать кое-каких плодов, то не захотели дольше оставаться на негостеприимном берегу и тотчас же отплыли в открытое море.

Мы не успели даже похоронить, как подобает, задушенного сидонца, и он долго беспокоил нас по ночам, являясь во сне или показываясь неясным призраком в темных углах нашей галеры…

— Здешние сатиры никогда не бывают так свирепы, — начал почтенный Амфиарай, сын Полинома, — правда, и они уносят иногда женщин, но никогда их не мучают, а людей не душат и не убивают… Но и в наших местах водились прежде страшные гигантские циклопы.

Дед мой, Мегакл, рассказывал мне, как в юные годы он заблудился на охоте и видел жилище одного такого исполина.

В ущелье, куда он попал, голодный и усталый после долгих скитаний, был вход в пещеру. Оттуда шел такой тяжелый запах, что Мегакл побоялся влезть внутрь и спрятался поблизости, тем более что у входа валялось много костей, в том числе и человеческие черепа… Любопытство манило его вблизи поглядеть на хозяина этой берлоги… В сумерки из пещеры вылез, согнувшись, косматый темно-рыжий циклоп. Он был гигантского роста, грязный, и единственный круглый глаз его светился синеватым огнем. У него была густая борода, а лохматые волосы стояли дыбом.

Циклоп нюхал воздух и при этом громко сопел. Он опирался на длинную суковатую, обожженную на огне молодую сосну и, оглядевшись по сторонам, зашагал по ущелью…

Мой дед, довольный тем, что видел чудовище, отправился в противоположную сторону и к вечеру следующего дня, умирая от усталости, наткнулся на дровосеков, которые его накормили…

— Это какой-то особенный, дикий циклоп, — заметил Теокл, сын Перигея. — Вообще, это племя, как говорят, занимается разведением овец и коз. Теперь о них почти ничего не слышно, так как они не любят жить вместе с людьми и выбирают пустынные, незаселенные места. Говорят, их много живет на каменистой Эвбее и маленьких скалистых островах, разбросанных по морю.

— Все-таки это дети богов, и мы должны их почитать и поклоняться, — вставила старая жена Амфиарая, Текмесса. — Нынешняя молодежь перестала оказывать почтение бессмертным. Сосновые гирлянды на статуях Пана пожелтели, а в жертву Приапу приносят далеко не самые лучшие плоды!

— О Текмесса, женщина молчит, когда беседуют мужи. Так говорит мудрость, — кротко и наставительно произнес сын Полинома.

Сосновые шишки весело трещали на небольшом, но ярком огне очага…

Весной, когда зазеленели поля, Тему позволено было ходить в горы. Первое время он отправлялся туда вместе с соседкой, доившей коз. Потом ему поручено было помогать старику Харопу пасти общинное стадо. Это занятие так заинтересовало Антема, что он перестал даже скучать по веселой маленькой Напэ, с ее светлыми кудрями и серебристым смехом.

Мальчик научился от коз лазить по скалам. Он понял, за какие кусты и растения можно держаться, взбираясь на крутизну, и за какие — нельзя, так как они могут остаться в руке у неопытного пастуха.

Хароп хорошо играл на девятиствольной, искусно оправленной в желтую медь тростниковой свирели, и мальчик долго удивлялся тому, как прислушиваются к мелодичным звукам чуткие козы. Последние умели даже различать, чего желает пастух, и, повинуясь его сигналу, то собирались в кучу, то ложились, то стремительно отовсюду бежали на его зов, словно спасаясь от невидимой опасности. А одна даже умела плясать…

Старик обещал мальчику выучить его, когда тот подрастет, играть так же искусно, как он сам.

Больше всего понравились Тему беленькие, желтые и коричневые козлята. Это было веселое, резвое и задорное племя. Маленькие, еще не имея рогов, они то и дело бодали друг друга, стукаясь лбами. Больших козлов, с длинными грязноватыми бородами и большими изогнутыми рогами, мальчик первое время боялся. Ему казалось, что все они насмешливо глядят на него своими умными желтоватыми глазами, а в их блеянии Тему прямо чудилось презрение.

— Мэ-э-э, смотрите, какого большого человека дали на помощь старикашке Харопу… Если его хорошенько боднуть, он ни за что не устоит на ногах… Мэ э-э!..

Но Тем с хворостиной в руках отважно встречал пригнувшего к земле голову козла, и тот позорно убегал, не успев привести в исполнение свой коварный план. Отбежав на приличное расстояние, козел как ни в чем не бывало принимался щипать траву, почесывая по временам шею левой задней ногой и нюхая после для чего-то копыто.

Мало-помалу Антем научился безошибочно различать коз и козлов своего стада и узнал или дал почти каждому животному имя.

Скоро он чувствовал себя царем среди подвластных ему четвероногих.

Стадо тоже привыкло к мальчику, и даже старые козлы с мозолистыми коленями и поломанными в битвах рогами безропотно покорялись Тему, властной рукой прекращавшему их поединки.

Он подружился и с бывшей при стаде собакой, не Филаксом, который остался при доме, а с Мелампом. Новый товарищ мальчика был черной масти и ростом значительно ниже Филакса. Он был моложе, а слышал и видел несравненно лучше. Одно ухо Мелампа несколько лет тому назад было откушено в жаркой схватке с большой и сильной лисицей. О схватке этой рассказал Тему Хароп, и мальчик с горящими восторгом глазами слушал медленную речь старика, в то время как его маленькие загорелые руки сжимали новенький пастушеский посох…

К концу лета Антем первый раз в своей жизни увидел сатира. Это было в полдень. Козы попрятались в тень в разных частях долины. Хароп, сперва рассказывавший что-то мальчику про то, как в старые годы, скитаясь в дикой Фессалии, видел свадьбу кентавров, утомился и уснул.

Сын Керкиона, не любивший спать в полдень, плел из травы западню для кузнечиков, но работа продвигалась медленно; маленький пастух вспоминал Напэ и мысленно учился у нее плавать в неглубоком месте нагретой солнцем реки.