Левый берег - Святослав Владимирович Логинов

подушка, вышитая шёлком. Неужто из-за неё так ломит в горле? Хотел отбросить подушку в сторону, но не смог.

Худо было. Не должно быть таких мук у повелителя.

Через три дня Нойон уже сидел на подушках, полоскал саднящее горло процеженными отварами и мрачно представлял, как именно он будет мстить негодяям, окопавшимся на левом берегу. Планы были один другого кровожадней, но боль в глотке заставляла менять их. Особенно злило Нойона, что в своё время он не выучился письму. Прежде было так: понадобилось объявить что-то во всеуслышание, призвал слугу, продиктовал, что потребовалось, и через пять минут фирман готов. А теперь ни единого повеления не изречь, только шипишь и сипишь от боли.

Пришлось призвать толмача, который умел разбирать знаки.

Именно от него хан узнал, что палач, которому прежде чуть не каждый день работа находилась, исчез неведомо куда и весь свой страшный инструмент с собой уволок. Одновременно пропал и мудрец Ар Мених, которому Нойон-хан собирался вырезать язык, чтобы полюбоваться, как Ар Мених станет корчиться с ретрактором во рту.

И всё же, нашёлся способ как отплатить левобережным за их самовольство. Две сотни бандитов были схвачены с поличным и ожидали казни. Однако им было обещано прощение. Разбойники могли и впредь заниматься своим промыслом, но при этом они не имели никакого отношения к державе Нойон-хана. Грабили и убивали они в свою голову, а грабёжное сбывали через особых людишек, тоже не имевших никакого отношения к ханской власти.

Разумеется, грабить левый берег было гораздо приятнее, чем быть повешенным на правом берегу. Согласились все.

Через пару дней доверенный толмач шепнул в уцелевшее ухо, что ушедшие встретили на том берегу и обобрали какого-то путника или одинокого охотника. Убили встречного или отпустили душу на покаяние, хан не понял. Прибыль была ничтожной, но лиха беда начало. Хан кивнул благосклонно, а через какой-то час уже стоял в знакомом пыточном зале перед собравшимися мудрецами, и локти его были накрепко связаны.

— Я вижу, сияющий повелитель, тебе ничего не идёт впрок.

Нойон-хан пытался возразить, сказать, что вовсе не имеет отношения к разбойникам, переправившимся на запретный берег, но что может сказать безъязыкий?

— За такие дела тебе полагается рвать ноздри, — произнёс Ар Мених. В этом случае казнь может быть двоякой. Палач может вырвать ноздри, а заодно носовую перегородку и верхнюю губу. Но после такого наказания ты вскоре помрёшь, а я обещал сохранить тебе жизнь. По счастью, вред, причинённый твоим отрядом, невелик, поэтому мастер вырвет только ноздри…

— Ы!.. — заныл великий хан.

— Помни, что у тебя осталось одно ухо и два глаза, так что тебе есть к чему стремиться.

Палач ухватил великого хана за волосы. В правой руке знакомо светились раскалённые клещи.

На этот раз истерзанный Нойон-хан очутился не в своём дворце, откуда его выдернули на расправу, а на берегу Елюен-реки. Правый берег был привычно степной, а по левому проходила граница степи и таёжного леса. Крошечная лодчонка покачивалась на волнах.

— Ты свободен, повелитель, — с усмешкой произнёс Ар Мених. — Как видишь, я держу своё слово. Но я не советовал бы тебе возвращаться в ставку. Пока тебя не было, там состоялся курултай. Подумай сам, кому нужен изувеченный владыка, потерпевший два поражения подряд? В ставке сейчас новый хан. Старым остался только палач, который вернулся вскоре после твоего ухода. Что делать, ханов всегда избыток, а палачей вечно не хватает. Там тебя ждут. А что ждёт на этом берегу, ты знаешь сам. Счастливого пути, Нойон.

Никуда истерзанный хан не уплыл. Мотался от берега к берегу, не осмеливаясь высадиться хоть куда-то. Постепенно лихорадка отпустила, пришёл голод. А кто его накормит, не самому же добывать пищу? — не в обычае такое у владык.

Голодный хан засопел остатками носа, почуяв соблазнительный аромат. Прежде не доводилось пробовать такого яства, или же, не доводилось быть столь голодным.

Нойон выбрался из лодки и побрёл на вкусный запах, не думая, что идёт по запретному левому берегу. Шёл долго, спотыкаясь и налетая на деревья, которых здесь было много. Потом увидел одинокую юрту.

«Надо же, мерзавцы, никоего страха не имеют, живут в тайге по одному. Ни зверь им не указ, ни человек».

Перед входом в юрту дымилась круглая печь — тандыр. На внутренней поверхности тандыра пеклись лепёшки. Именно их сдобный запах вёл Нойон-хана.

Навстречу, заходясь лаем, выскочила собака. Следом объявилась стряпуха, ухватила пса за загривок, потащила прочь.

Нойон, ожегшись, выдернул из тандыра лепёшку, прижал её к халату, чтобы не так было горячо, и бросился бежать.

— Эй, недорезанный, куда? Стой! Мы тебя не тронем!

Нойон-хан бежал, прижимая украденную лепёшку к ошпаренному животу. На пути попался крошечный родниковый ручеёк. Воды в нём было едва куропатке выкупаться. Хан прошлёпал через воду, притаился в кочкарнике. Струйка течёт перед самым покалеченным носом. Значит, хан лежит на дозволенном правом бережку ручья. А на левый, запретный бережок он не наступит ни ногой, ни за что, никогда!